– и все... Такое случается, как вы знаете, в нашей стране.
Астахов подумал с минуту.
– Вы не возражаете, если я посоветуюсь с товарищами?
– Как я могу возражать, если я обращаюсь к вам с просьбой.
Генерал вышел. Басаргин встал и подошел к окну. Набрал по «сотовику» номер Тобако.
– Андрей, ты освободился?
– Почти.
– Где ты сейчас?
– Недалеко от тебя, если ты все еще в управлении.
– Можешь сейчас подъехать?
– Не хочется на метро ездить?
– Надо будет отвезти к нам человека. Нежелательно, чтобы его видели на улицах. Пока мы не придумаем что-то для него. Тем более нежелательно, чтобы видели вместе со мной, да еще выходящим из здания ФСБ. Я предполагаю, что этот человек – наш будущий сотрудник.
– Еду.
– К твоему бывшему подъезду.
– Понял.
Астахов вернулся через пару минут. Сел в кресло. Присел на свой стул и Басаргин.
– Ну что, Александр Игоревич... Работаем вместе?
– Вместе. Но – по отдельности... Предоставление данных гарантирую, если получу то же самое взамен. – В голосе Александра прозвучали откровенные обида и недовольство. – Если бы в прошлую операцию я имел полные данные, то нам бы не пришлось отдать лавры победителей спецназу ГРУ. Но вы от меня утаили, что спецназ проводит операцию.
– ГРУ с нами далеко не всегда делится информацией. Но мы постараемся наладить с вами хороший контакт, поскольку делаем общее дело.
– Хошиева сейчас освободят. Оформляют документы и приносят извинения. Это – строго под вашу личную ответственность.
– Я понимаю, что моя жена такую ответственность нести не может. Точно так же, как и мой заместитель. И потому готов нести ее сам.
– Я слышал, у вас в замах ходит майор Тобако?
– Он тоже майор запаса.
– У нас на стенде висит его портрет. Ходячая легенда. Я пришел в «Альфу», когда его уже здесь не было. И потому с Тобако не знаком. Буду рад исправить это. Так и передайте ему.
– Обязательно.
– Хорошо. Увидимся.
3
Больше всего Зареме тогда не хотелось, чтобы ее о чем-то спрашивали...
Она и не стала бы отвечать. Просто молчала бы. Потому что ответ на самый естественный вопрос, который в голове каждого возникнуть должен, – это бесконечное переживание заново всего происшедшего, всего того ужасного, болезненного, неизбывного горя, что выпало на ее молодые годы. Оно и так не прекратилось, это переживание, не утихло. Только отступает на минуту, на пять или десять куда-то в сторону, уступая естественным проявлениям жизни, а потом, стоит только в мыслях наедине с собой остаться, возвращается и щиплет где-то внутри, больно, нескончаемо. И от этого возникла усталость, равнодушие к боли и нежелание о ней говорить.
Наверное, горя каждому отпускается определенное количество. Когда-то она слышала рассказ
