мне самой решать, как и куда тратить свою жизнь, Мансуров? И не забывай, что у тебя есть дочь.
– Я не забывал, – рыкнул он, а я разозлилась оттого, что не вижу его.
Развернулась и пошла, чтобы включить свет, но была остановлена практически отчаянной мольбой.
– Полина…
Голос позади удивил меня. Сам прогонял, а как только подумал, что я ухожу, сразу позвал обратно. Дышать снова стало тяжело, когда осознание недугов Карима дошло до меня на самом деле. Вела я себя бравурно, а на душе скребли кошки. Там скапливалась боль. Я не знала, к чему мне готовиться и как себя вести с инвалидами. Я не знала, как мне вести себя с новым Каримом.
Не понимала, как нам вести себя друг с другом, учитывая наше прошлое. У него есть жена. У него есть семья, которая меня ненавидит. Моя семья тоже не примет, если я буду ездить сюда. В место, где Карима прячут от опасности.
А есть еще его ребенок Диляры, который может быть зачат от Карима.
Как же сложно, мучительно и запутано…
“Здесь и сейчас, Полина, здесь и сейчас”, – возникла в голове спасительная мантра.
Может, потом я буду плакать, жалея Карима, но в данный момент я прошла к выключателю и врубила свет. Люминесцентные лампы едва слышно потрещали и загорелись. Яркий свет разлился по палате со светло-зелеными стенами и добрался до койки.
Теперь я увидела его, даже не дернувшегося на свет.
Жутко…
– Тебе не нужен свет, а мне – да, – пришлось пояснить. – Я не ухожу.
Кажется, мне теперь придется пояснять каждое свое движение.
– Лучше тебе уйти.
– Карим, прекрати, – решительно прошагала я к нему, рассматривая бледное лицо со ссадинами. Глаза были открыты, но явно ничего не видели. Не знаю, как вела бы себя я, окажись в таком состоянии, но, наверное, от Мансурова иного ждать и не приходилось. – Ты только что очнулся от комы. Возможно, зрение восстановится, как и чувствительность ног, надо поговорить с врачом, найти другого, если этот не помогает…
– Ты думаешь, я не поговорил?! Думаешь, я не выслушал чертову прорву медицинских терминов и не выяснил прогнозы?! Я такой навсегда теперь! – сцепив зубы, говорил он, а напоследок ударил ладонями по постели.
Тело напряглось, даже вены вздулись, а кожа на лице натянулась. На лбу выступила испарина. Я даже услышала скрип зубов.
Движимая непонятным чувством, метнулась к нему и схватила за руку, сжала пальцы, напитываясь от них теплом. Они были поразительно горячие. А мои – ледяные. А когда Карим дернулся, пытаясь высвободиться, я не пустила.
Картина была мучительной. Он и правда был беспомощным. И слабым. Бледным. Неподвижным. И я чуть не расплакалась, ощущая себя так, словно нахожусь в клетке с раненым тигром, которого надо успокоить. Но я не сдалась.
– Карим, Карим, послушай меня, – наклонилась я к нему и второй рукой погладила его по щеке. Он дернулся, не ожидая касания, а у меня появилась тупая боль в сердце. Теперь всегда будет так? –
