тому же, я сомневалась, что смогу связно говорить, да и вообще вопрос – решусь ли посмотреть мужу в глаза. Оттого, прислонившись к закопченному по самую крышу, дрожащему стеклу, просто позволила себе расслабиться и закрыть глаза.
В город добралась к обеду.
Шла по родной улице, вертела головой, ничего в округе не узнавая: все было чуждым и в то же время привычным, словно немного переменившимся, будто я смотрела сквозь искажающее реалии стекло.
Вон магазинчик со всякой мелочевкой, куда я любила заглядывать после получки – покупала разнообразные статуэтки, рамки, подставки под кружки со смешными котами: толстыми, черными, с лукавым прищуром в желтых глазах. Тащила все это добро в дом, а Вадим качал головой – мол, на что только деньги тратятся. И вроде бы магазинчик этот был маленьким и уютным, а оказалось – в два этажа.
Или вон тот безработный, что сидит с дырявой шляпой в протянутой руке, расположившись у магнитных дверей супермаркета. Почему-то я всегда сторонилась его, боясь, что из густой рыжей бороды выберется какая-нибудь живность и обязательно запрыгнет мне в волосы. Или, что прикоснувшись ненароком к его грязной, заскорузлой коже, заражусь неприятной болячкой.
И вот тогда – когда шла, вертя головой направо и налево, я впервые рассмотрела его настоящего: рыжебородого, грязного, безногого, хотя ходила этой дорогой каждый день в течение нескольких лет, а он всегда сидел в одном и том же месте.
Сердце сжалось, кольнуло остро – так, что в бок отдало: мужчина, сидящий у дверей большого магазина, нестриженый, косматый, глядящий на прохожих из-под густых бровей с бессилием, обреченностью умереть на этом месте – человек. Не пес, которого можно пнуть, если нога поднимется, не червяк, что валяется на асфальте после обильного дождя: толстый, диковинно скрученный. Нет, этот калека – живой человек. Со своими мечтами, вкусами, пристрастиями.
Я остановилась, будто споткнулась, а сзади кто-то раздраженно буркнул: «чего встала, дура».
Люди обтекали нас – меня, замершую посреди оживленного проспекта и его – грязного, никому не нужного инвалида, и воздуха мне стало мало. Не было сил разжать зубы, чтобы открыть рот и заорать: «обернитесь»!
Словно почувствовав этот немой настрой, мужчина поднял глаза, и взгляды наши пересеклись. В его взоре не оказалось мольбы или слезливости, что было присуще обыкновенным попрошайкам, кто неплохо зарабатывал под «крышеванием» вышестоящих чинов. Он просто смотрел – ясными, не задурманенными алкоголем глазами. И меня словно кто в спину толкнул – подошла к нему, опустилась на одно колено и сказала:
– Простите меня, ради Бога, простите.
«С ума сошла» – сказал кто-то поблизости, но мне было плевать, потому что я отчетливо помнила, как это – в одночасье потерять всё. Ведь неведомо – ни мне, ни кому бы то еще, что заставило этого мужчину сесть здесь с протянутой рукой. Обстоятельства ли, голод, глупость, неважно, но вот сейчас, сегодня он здесь. Сидит,
