с одурманенными дымом мозгами. Машины летать не умеют… Разве можно натянуть нити так туго, чтобы хлопали крылья?
«У них не хлопали крылья – это мы видели».
«Это возможно». Все тот же энтузиаст, известный своей любовью к механизмам. У Народа хорошие механизмы; Народ гордится своим энтузиастом. «Это возможно, но потребуется новая идея». Они замолкают и бегут дальше в тишине. Нельзя отвлекать того, кто выслеживает новые идеи; это все равно что отвлекать охотника: собьешь его со следа – ляжешь спать с пустым брюхом.
Энтузиаст отстает; они знают, что это означает. Время сидеть неподвижно, время искать других энтузиастов, время играть с прутиками, камешками и жилами, и в конечном итоге получится новый механизм, какого еще не видел свет. Тут, с запозданием, им приходит другая мысль.
«А если есть другие?» – вопрошает кто-то, когда становится можно говорить.
«Другие? Где?»
«Легенды. Шрамы в небе. Где-то на юге. Другие. Союзники союзников, союзники чудовищ».
Встревожившись, они собираются вокруг. Еще чудовища? Те, что жгут и разоряют гнезда? Воры и дети воров? Пора гнездования наступит раньше, чем только что восстановленные гнезда смогут принять молодь; им придется вить гнезда в другом месте, а значит, конкурировать за пограничные территории с другими обитателями лугов. Нелегкое время. А если они вернутся к большому гнездовью и обнаружат новых чудовищ?
Отряд старейшин прерывает их причитания. Никто не видел чудовищ с тех пор, как в небе появился первый шрам. Скорее всего, это были просто разведчики.
Никто не искал.
Много сезонов. Чудовища спешат. Не было нужды. «Никто не искал», – настаивает один из желторотых, для которого охота так же важна, как машины – для энтузиаста. Они все знают это, потому что знают друг о друге все.
Слишком далеко. Пустыня. Колючие заросли. А за ними – слишком влажно и слишком высокие деревья. Хуже городов. Этого последнего унизительного сравнения достаточно, чтобы разубедить любого, но только не желторотого, который уже взял след и намерен пройти по нему до конца.
«Вонючий след, – произносит наконец один из старейшин. – Вонючий след и дурной конец. Пустое брюхо: чудовищ не едят».
Они пытались, а потом их всех тошнило, ужасно тошнило на опаленную землю.
«Гнездовье», – говорит кто-то из робкой молоди. Раздается ворчание. Если уж робкие подают голос, весь Народ может сменить курс – и это в то время, когда нет ничего важнее новых гнезд.
Ступай, отбивает левая рука, и дробь прокатывается от отряда к отряду по всему флангу, до самого центра. Ступай, ступай, ступай. Ищи, ищи. Бери сколько нужно, но не слишком много.
После гнездования? Отряду молоди вовсе не хочется идти через пустошь, соль и шипы, болото и высокие деревья ради несъедобных чудовищ.
Ступай, отбивает левая рука. Сейчас. Сейчас. Ступай!
Отряд молоди разделяется, а затем разделяется еще раз. Энтузиаст,
