Еще зародыш, свернувшийся клубочком, точно в животе у своей мамочки; рядом стояла корзинка с красными яблоками. Йоилю тут же захотелось есть.
Он огляделся в поисках стула, чтобы влезть на него и взять яблоко, но тут его внимание отвлекла смежная комната, откуда и исходило слабое медовое свечение.
Йоиль пошел туда.
Настольная лампа под витражным абажуром отбрасывала на стены разноцветные блики. Слышалось какое-то жужжание, похожее на потрескивание электрических разрядов. Ритмичный, хрусткий, непрерывный шум словно наполнял собой пространство. Йоиль осмотрелся. Письменный стол, микроскопы, бархатные кресла, часы с маятником, книжный шкаф. В углу – невыключенный граммофон. Пластинка вращалась, однако игла давно добралась до конца дорожки, и из медного раструба не доносилось ничего, кроме того самого жужжания беспокойной мухи.
На полу валялся огрызок яблока. Откуда он здесь? Тут сердце мальчика едва не дало сбой. Между письменным столом и рождественской елкой что-то белело. Лабораторный халат, брошенный в угол.
«Привидения носят белые саваны…» – подумал Йоиль.
Он хотел было дать деру, но что-то его удержало: ноги точно приросли к полу. Сердце бешено стучало, пульс отдавался даже в кончиках пальцев. Не-ет, это был не просто брошенный на пол халат. Это был халат с человеком внутри.
Йоиль сразу узнал его. Рукава у Сигизмунда Брауна были закатаны до локтей, словно он только что кончил работу, бирюзовые глаза вытаращены, рот разинут в безмолвном крике, язык вывалился наружу, точно у эсэсовских овчарок, когда им хотелось пить. На высоком лбу с залысинами лиловела шишка.
На цыпочках подкравшись к доктору, Йоиль потряс его за плечо. Тот не пошевелился. Доктор Браун был мертвее мертвого.
Йоиль по-турецки уселся напротив него, облизал пересохшие губы и положил на колени альбом. Руки тряслись, в горле застрял горячий ком, но Йоиль не мог устоять перед искушением создать свой непревзойденный шедевр: портрет мертвого герра Брауна.
1
Сортировочная станция Юденрампе, 23 декабря 1943 года
Ослепительные лучи фар раскроили тьму, покрывавшую сельскую железнодорожную станцию, и осветили платформу.
Гуго Фишер выбрался из машины, тяжело опираясь на трость. Сухой снег скрипел под сапогами. Рельсы визжали под тяжестью приближающегося состава. Его резкое долгое шипение начало стихать, теряясь где-то в березняках, росших вдоль путей. Фыркнув последний раз и выпустив облачко дыма, локомотив остановился. Оттуда выпрыгнул эсэсовец; полы его черного кожаного плаща взметнулись крыльями коршуна.
Гуго вздохнул, и воздух перед глазами сгустился в молочное облачко. В отдалении, на фоне ночного неба висело похожее облачко, только желтоватое. И запах. Именно такой, о каком рассказывали в Берлине. Сладковатый, едкий, напоминающий о подгоревшем жарком.
Гуго сунул в рот сигарету, сжал губами фильтр и защелкал
