Уровень выше среднего. Кот готов спариться с кем-нибудь. И так и ищет, так и ищет – кого бы изловить и очаровать (чтобы потом отвести на мягкое ложе и вонзить, так сказать!)
Шесть. Величина, навевающая думы о возможном неконтролируемом кошачьем взрыве изнутри. Кот кипит, клокочет яростью, и мрачные образы возникают в возбужденном воображении. Единственный рецепт – срочно гладить, потом покормить обильной жирной пищей – так, чтобы не смог встать.
Семь. Почти что нет кота совсем. Он уже далеко – сумасшедшая энергия влечет его вдаль, он прыгает с балкона, не думая об опасности, он несется через дорогу, не замечая машин и груженых фуражом вьючных повозок, он – уже там. За горизонтом, на пороге вечности!
Восемь! На поминки просим! Кот умер – концентрация озверина достигла критической величины, и сердце бедняги-кота не выдержало! Слава, вечная слава герою! На поминки собираются родственники, приводят с собой маленьких котят и невесток, огромная семья кошачьих скорбит и дружно сочиняет эпитафию, которая выглядит, примерное, следующим образом:
Жил-был на свете кот —
О лапах четырех, с хвостом и пастью,
Не знал забот, не знал хлопот,
Готовил себя к длительному счастью.
Но вдруг – откуда ни возьмись,
Кошачье наваждение —
И кот возьми, да и сорвись,
И побеги – на зависть молодому поколению!
Бежал чуть-чуть, совсем недолго,
Пути не разбирал – не в этом суть,
На зависть всем, кошачьим стал он волком,
Жизнь прожил так – что в его честь коты венки несут!
«Кошачьим стал он волком» – в этой фразе вся суть концентрации озверина степени восемь. Емко и доходчиво.
Я вот никогда и близко не приближался к «восьмерке» – и даже к «семерке». Ну, максимум шесть – и то, предпринимаю все меры, чтобы отойти от опасной черты. Известным способом – много ем и требую глажки. А поскольку в доме вечно полно женщин, то глажку я получаю сполна (особенно если пересилю «Смрады», от них – женщин – исходящие).
А вообще, мой нормальный уровень озверина – четыре-пять. При нем я чувствую себя полноценным, физически здоровым и способным на свершения котом – и внутренний потенциал организма не расходуется опрометчиво и глупо! Да, вероятно, я не рожден гореть подобно кошачьему Джордано Бруно – но меня это устраивает! Не всем же быть такими, а на костре – жарко!
Еще я люблю лежать на груди женщины, повернувшись своей мордочкой к её мордочке. И смотреть пристально женщине в глаза. Не мигая – как могут смотреть только коты, избравшие для себя охоту. Женщина – дичь. Нет, не в прямом смысле слова – ведь я её не ем! Предполагаю, что она окажется не такой вкусной, как хотелось бы (и экспериментировать не хочу).
Зато я поедаю её глазами. И если бы она знала, какие в это время мысли и образы роятся в моей голове, она бы сразу утратила интерес к мужчинам и предпочла бы Пана Чарторыжского на всю оставшуюся жизнь.
Разве мужчины могут дать женщине
