будь нож – схватилась бы за нож. Убили бы, в общем, друга друга, не прошло б и недели.
Игнорируя окликающих «барыню» редких извозчиков, Сандра решила добраться до Зверинской пешком. Низкие творожные облака в тёмно-синем саване нависли над полуспящим Питером, свежо дышалось, хоть под ногами и месилась жидкая слякоть, талый снег вперемешку с конским навозом. Порой попадалась тонкая ледяная корка, и больше всего Сандра боялась в семенящей спешке навернуться и разбить себе нос. На голову пару раз капнуло холодом с крыш – первая оттепель перед лютой зимой. Жались друг к другу модные салоны и кондитерские, булочные, мясные и галантерейные лавки, потерявшие в темноте свои конфетные вывески.
Яков Михайлович квартировался в доме напротив своего павильона, совмещённого с подвальным синема-театром. Квартирная хозяйка была злющая, похожая на растрёпанного филина с искривлённой шеей, глаза у неё были, чтоб не соврать, жёлтые, ими она зыркала на пьяно спускающуюся Сандру в прошлый её визит.
«Пускай сейчас спит беспробудно, старая», – подумала и условно постучала в дверь четыре полугромких раза.
Яков Михайлович не спал. Даже не снял свой синий парадный костюм (халатами он брезговал, как Сандра поняла). И ведь не помятый, ни складочки не видно, кудри гребнем прибраны, лицо чисто.
– Доброго раннего утра вам, Саша, – мягко пожал её руку своей широкой ладонью с изящным полукружьем ногтей.
– Яков Михайлович, я вас не разбудила?
– Я рад вам в любое время, говорил же. Вижу листы – мне интересно.
Проходите же, не стойте в сырости, хозяйка спит мёртвым сном.
Сандра сразу заболела чудесной горячкой, закумарилось лицо, запотело, линии на ладонях увлажнились. Едва переступив порог, сняла ботинки, прошлась по ним хозяйской щёткой. Иначе нельзя, ни пятнышка грязи – у Якова Михайловича всё вычищено собственноручно, до блеска.
В тёплой спальне ровно оранжевели дверцы двух деревянных шкафов, расписанных под дымковский узор, сверху одна примета – узловатым питоном свернулись отрезки плёнки, в своём гнезде, не дальше – перед вами вышколенная холостяцкая квартирка, ни крошки на полу, ни дырки на белом, с вышитым синим всадником, пледе, что закрывал узкую кровать. На столе аккуратной стопочкой бумаги. Страшно оставить после себя хоть пылинку.
Яков Михайлович сел на кровать, долго изучал листки с либретто, водил пальцами по Мирековским линиям рисованной Женьки. Электрический свет, красный от абажура, ласково очерчивал приглаженную проволоку волос, нос с крошечной горбинкой, темнеющую выемку над губой, живые и подвижные глаза, порой косящие на Сандру горячо и как будто нечаянно.
– Как ладно выглядит оно в чёрно-белых буквах, – подытожил, наконец, Яков Михайлович. – Чёрно-белое, произнесите это, Саша. Вот так. Ощущаете… А с рисунками вам помог тот поляк, Квятковский, да? Отлично, отлично. Знаю одну мадам, её модисточки с лёгкостью
