самое чистое и искреннее, оно делается не для того, чтобы на него смотрели, но чтобы оно было, существовало.
– Но ведь именно зритель способен наделить произведение искусство новым смыслом, позволить расцвести и придумать новое.
На мгновение я задумался: в чём-то она была права.
– Мы говорим уже о других вещах, Марлен. То, что ты делаешь – лицемерие по отношению к скрипачу.
Она ничего не ответила, лишь обняла мою руку, опустила голову на плечо и минуту молчала, затем подняла голову и поцеловала меня в щеку. Я успокоился и перестал о чем-либо думать.
– Не нужно злиться, Роберт. Хорошо, что ты пришёл, мне было бы одиноко без тебя. Посмотри, какой вечер, как фонари горят, мы вместе, разве это не хорошо?
– Хорошо, – тихо сказал я.
– Вот видишь, – она снова опустила голову мне на плечо. Я повернул голову и почувствовал запах её волос.
Больше я ничего не помню.
Через несколько дней после этого, по-моему, второго июня, мы с её родителями были на выставке Альфреда Бухгольца – знаменитого во всей Европе коллекционера и владельца галерей. В нашем маленьком Крауфенбурге он, конечно, не появился, поэтому мы поехали во Франкфурт. Впервые я покинул родной город и сразу оказался на большой выставке. Там висели работы Каспара Давида Фридриха, Рембрандта, Дега. Я был поражён величиной картин, которые раньше видел только в мелких репродукциях.
После выставки Айхенвальдов пригласили на банкет, и я пошел с ними. Полвечера я ходил в окружении богачей, а когда увидел Бухгольца, то поразился его величественной фигурой, умным и глубоким взглядом. Он общался с отцом Марлен, и я случайно подслушал, что через неделю они уезжают.
К моему удивлению, Марлен не говорила мне об этом раньше, может, она не знала, оправдал я, но она также не говорила, куда они переезжают.
«Появились дела, вынуждены уехать» – единственное объяснение, которое я от неё получил, но сказанное таким холодным тонов, будто я причина всех её несчастий.
Последнюю неделю мы почти не общались. Она не выходила, а дворецкий, который уже собрал вещи, говорил, что «госпожа занята отъездом». Я не мог объяснить себе её такого поведения, и мне становилось плохо от этого.
Прощальной встречи у нас не было. Она уехала незаметно и, как я понял позже, раньше запланированного. В тот день, когда я узнал, меня знобило, болела голова, а вечером поднялась температура. Я не мог поверить, но ещё больше я не мог понять, почему она не попрощалась. Больной и взволнованный я лежал в своей комнате, вспоминая нашу первую встречу.
На следующий день я получил письмо – то самое необходимое объяснение. Я надеялся узнать, что это была просто глупая шутка и что она, назвав новый адрес, ждёт меня. Но письмо гласило другое:
Привет, Роберт!
Я нарочно не говорила тебе, куда мы уезжаем. Хочу сказать спасибо за проведённое время в Крауфенбурге – мне было бы очень одиноко без тебя, а одиночества, ты знаешь, я не выношу.
Мы
