беспомощные бороздки. По коим, конечно же, опытный графолог определит, что пытался накарябать тысячи лет назад пьяненький питекантроп-стихоплёт, но кто ж я такой, чтобы мною ничтожным заинтересовался этот вот самый многоопытный графолог?
И снова невидимой тенью я скольжу по потаённым уголкам моего странного очередного дома, любуюсь тобою, так трогательно спящей, и задаю себе неожиданный, странный вопрос: «Ты открыт миру?». «Я открыт.» – чуть слышно шепчу я, чтобы не разбудить прекрасную ту, что так беззащитна теперь, и которую я поставлен защитить от диких зверей и людей.
«Терпи, джигит!», или «Квазибогемная» моя Новослободская
Честно говоря, я так скучаю по моей «квазибогемной» Новослободской. Если тут, в пролетарском Марьино мне в принципе бухается душевно, но только осторожно сидючи за дверью. И вынужденно выбегать за винным «подкреплением» приходится с крайней неохотой, поскольку встречать местных граждан мне тяжеловато. Они, непонятные, шарахаются от моего душевного «здрассьте», как от неожиданного интереса ядовитой кобры, и здороваются в ответ крайне неприязненно и «пятьдесят на пятьдесят». А посему с определённого момента отвешивать приветственные поклоны я перестал вовсе, упирая застенчивый взор в бетонные ступени «марьинского общежития». И надо с изумлением отметить, что с этой поры в подъезде установился привычный покой – никаких «неадекватных выходок», вроде моего обыкновенного соседского приветствия, снова (к облегчению местных обитателей) не стало. И ведь вроде всё тутошнее сообщество явно деревенского происхождения – одна из последних волн массового переселения из близлежащих сёл в манящую «Белокаменную», из душевных деревенек, где по-соседски «поздоровкаться» даже с чужаком считалось просто обязательной частью этикета «предместий»!
На далёкой моей, милой Новослободской же мы славно расшаркивались даже с вечно полупьяным соседом-интеллигентом с неизменно молчаливой собачкой на поводке. Всенепременно в тёмных очках, прикиде матёрого фарцовщика начала «восьмидесятых», джинсовом кепарике, «микро-покачиваясь» и комично вбирая в себя воздух при приближении знакомых и незнакомых прохожих, он обязательным образом степенно ответствовал мне законным: «Добрый день!». В его комически-графском поклоне лучилось понимание – я тоже крайне редко бывал «в себе», обожал рокешник «семидесятых» и категорически не собирался менять свои осуждаемые «обществом» привычки.
И вот поэтому-то я всегда так восторженно хватаюсь за любую возможность оказаться на родной когда-то станции Савёловская, счастливый от предвкушения обхода рядов «чернобрового» Савёловского рынка, пока наткнусь на волшебный ларёчек с музычкой, радостный от ностальгического вглядывания в пространство через знакомый мост Сущёвского вала, где уже чуточку виден бывший мой домик с милейшим соседом-старичком Николаем Сергеевичем… Жив ли он ещё, неугомонный чревоугодник?
А
