Ксению, я перенес ее на кровать. Сел на стул, холстиной обтерся. В доме было тепло, но не жарко, а я – весь мокрый от пота. Ксения стала отходить от опия, застонала.
– Потерпи, девочка, будет больно, но все плохое уже позади. Вскорости ходить станешь, с подругами на посиделках песни петь, замуж выйдешь, деточек нарожаешь, и все у тебя будет хорошо. А сейчас крепись, больно – я понимаю, но это пройдет.
Я вышел в коридор, желая поговорить с боярыней, да ее и искать не пришлось. Слуги поставили ей стул, и она маялась в коридоре рядом со спальней дочери, превратившейся в одночасье в операционную.
– Все, матушка, самое тяжелое и худшее позади. Удалил я болячку. Пройдет неделя, заживет живот, и будет дочка твоя веселее и краше, чем до болезни.
Реакция боярыни меня удивила. Она бухнулась передо мной на колени и стала целовать руки.
– Ты что, боярыня, окстись! Не ровен час – прислуга увидит.
– Да плевать мне на холопов – дочка намаялась, и я с ней. Каждый день таяла. Я уж в отчаяние впала, в церковь каждый день ходила у Бога исцеления просить. Да видно – грехов много, не внимал Господь.
– Неправа ты, матушка. Встань, будь ласкова. Услышал Господь твои молитвы, раз меня к дочери твоей привел. Моими руками ее исцелил.
– А и правда! Услышал Господь!
Боярыня снова упала на колени, стала истово креститься.
– Можно мне ее увидеть?
– Дозволяю, но недолго. Тяжко сейчас ей, больно. Но слово даю – через неделю вместе с вами за одним столом трапезничать будет.
– Слава Богу! Сподобил Господь!
Мы прошли в спальню Ксении. Она была бледна, но, завидев матушку, слабо улыбнулась.
– Жива я, матушка! Лекарь обещает – здорова буду, замуж выйду, деток рожу.
– Счастье-то какое!
Боярыня заплакала.
– Все, все. Ксении сейчас поспать надо, отдохнуть. Чего мокреть разводить. Радоваться сейчас надо. А к вечеру куриным бульоном дочь попотчевать.
– Сейчас распоряжусь.
Боярыня взяла себя в руки, вышла из спальни.
Вышел и я. Однако где же комнатка, что мне отвели? Я прошелся по дому и, к своему удивлению, не обнаружил ни одного слуги.
Выглянул в окно. Да они все во дворе стоят, озябли уже на морозе. Воевода слишком прямолинейно понял мою просьбу, чтобы никто не мешал, и попросту распорядился всем выйти из дома. Я засмеялся. Он что, настолько солдафон или так сильно любит дочь? А ведь при неблагоприятном для Ксении исходе угрозы воеводы были абсолютно реальны. Умри его дочь на столе, я бы не дожил и до вечера. По спине пробежал холодок.
Я вышел на крыльцо.
– Все прошло успешно, можно вернуться в дом, и молитесь все во здравие Ксении.
Толпа слуг дружно упала на колени и стала истово креститься. Потом потянулись в дом, в тепло.
