которое нам кажется наибольшим в данный момент, или преобладающим удовольствием, которое мы испытываем, делая выбор, – это озорная путаница терминов. Называть мотив, который по каким-то причинам оказывается самым сильным в момент выбора, самым большим удовольствием в этот момент – презрительная уловка только потому, что он занимает то место, которое удовольствие занимает в огромном количестве случаев. Два смысла термина «удовольствие», в одном из которых он обозначает боль, так же плохи, как и два смысла логического термина «всеобщее», вошедшего в моду у некоторых гегельянцев, в одном из которых он обозначает сложное единичное.
Но даже если допустить, что действия, доставляющие наибольшее удовольствие в момент их совершения, являются единственными, которые когда-либо совершались на самом деле, это не будет оправданием всех фактически совершенных действий без разбора, что является одной из форм того, что призван доказать гедонизм. Это также не покажет, что такие действия не могут быть оправданы или осуждены с моральной точки зрения, что является другой формой того же замысла. По той простой причине, что величайшее удовольствие, связанное с величайшим видимым благом и с сильнейшим мотивом, может характеризовать действия только в их фактическом, а не в юридическом аспекте. Идеи морального добра и зла заложены в природе самосознательного действия слишком глубоко, чтобы их можно было выкорчевать столь слабым приемом, как называние движущей силы удовольствием. Две этические доктрины с самого начала вовлечены и неявно предполагаются в этой эмпирической процедуре; первая – что этика обязательно является системой эвдремо-низма, гедонизма или пруденциальности; вторая – что фактический характер действий является единственным основанием их фактического характера; или, другими словами, что их фактический характер, или то, чем они должны быть, в отличие от того, чем они либо являются, либо будут, является иллюзией. Определенная таким образом линия мысли, вероятно, выглядит следующим образом. Давайте сначала посмотрим, говорится, каким человек был до сих пор, каким он является сейчас и каким, как в социальном, так и в индивидуальном плане, он способен стать; затем мы будем в состоянии судить о том, каким наиболее желательно, чтобы он стал в пределах этих возможностей. Это и называется изучением этики историческим методом. На самом деле это превращает ее в позитивную науку, а не в практическую науку, основанную на науке о практике, тем самым полностью меняя ее истинный характер. На самом деле она представляет собой научную историю цивилизации, или, как ее называют немцы, Sittlichkeit, с практическими приложениями, соответствующими нравам времени или социальным теориям писателя. Этикой она не является. Вопрос об оправдании желания в ней полностью отложен.
Метафизический метод ведет войну со всеми неанализированными предположениями, а значит, и с грубым
