за подол пышной юбки. Но она лишь поджала губы, с силой потащив его прочь от яркой витрины. Наборчик был дорогим, слишком дорогим для одинокой женщины с ребенком. "С прицепом!" – так однажды сказала мать, сидя на кухне с соседкой. Они часто сидели вот так, вдвоем, с бутылочкой водки и двумя маленькими рюмками. Герман не любил соседку. Когда она приходила, мать закрывала его в комнате на весь вечер. Немногочисленные потрепанные игрушки вскоре надоедали, и Герман на цыпочках крался к своему наблюдательному пункту. Глядя в узкую замочную скважину, Герман видел лицо матери сквозь сизый, сигаретный дым. После нескольких рюмок она становилась необычайно говорливой, словоохотливой. Мать смеялась над пошлыми рассказами соседки-сплетницы, запрокинув голову назад, и ее белокурые локоны вздрагивали при каждом взрыве хохота. В один из таких вечеров она и произнесла это загадочное слово: "прицеп". Герман долго не мог понять – что за прицеп такой? И почему лицо мамы так меняется, когда она говорит об этом?
– Свет, ну кого я найду с прицепом, скажи на милость? – мать выпила водку залпом, закусила огурцом, поморщилась. – И ладно бы обычный ребенок был, так ведь нет… Я иной раз думаю, что он идиот. Да еще имя это дурацкое: Герман! Пошла на поводу у его папаши, урода этого… А как он бесит меня, как бесит, ты не представляешь! Замахнусь на него кулаком, а он не отворачивается, смотрит, как собака! Ненормальный какой-то…
Так Герман и рос, с сознанием того, что он действительно ненормальный. Друзей во дворе у него не было, а мать заботилась о нем чисто технически: накормить, одеть, вытереть платком сопли под носом. Вскоре после памятного разговора с соседкой она устроилась на новую работу – пошла укладчицей на кондитерскую фабрику. От ее одежды стало вкусно пахнуть ванилью, шоколадом, и Герман часами мог стоять в прихожей, прижимаясь носом к пальто. Он вдыхал сладкий аромат, и жизнь ненадолго становилась цветной, а не черно-белой, как на старых фотографиях из серванта.
На его семилетие мать расщедрилась и подарила тот самый набор из витрины детского магазина. Не веря своему счастью, замерев от восторга, Герман сжимал в руках маленький, голубой чемоданчик. Он открыл его и снова восхитился: новенькие инструменты сверкнули в электрическом свете старой люстры. Голая кукла Катя уже лежала на его детском столике, расписанным хохломой. Герман тщательно вымыл руки (он видел это в сериале, который каждый вечер смотрела мать), и вздохнув, деловито взялся за пластмассовый скальпель. Но сколько бы он ни пытался, резиновое тельце не поддавалось. В бешенстве Герман полоснул скальпелем по ладони, зажмурившись от предстоящего вида крови. Ничего! Только красная полоса, которая исчезла через несколько секунд. Весь набор был подделкой, дешевой копией настоящих инструментов! Герман с ревом сломал бесполезный скальпель, а Кате оторвал голову. Внутри резиновой башки было пусто, виднелись только завитки пришитых желтых, синтетических волос.
– Гаденыш неблагодарный… – презрительно бросила мать, и после оглушительной затрещины потащила его в угол, схватив за воротник новенькой рубашки.
– Будешь сидеть здесь, пока жрать не попросишь! – она толкнула его в спину, и Герман больно ударился носом об край подоконника. За его спиной хлопнула дверь, и в комнате стало тихо. Глядя через немытое оконное стекло на верхушки берез, вытирая кровь из разбитого носа, Герман поклялся себе, что обязательно станет врачом. Хирургом, с настоящими, а не пластмассовыми инструментами! И ради этой мечты он, так и быть, постоит в углу, размазывая по лицу слезы пыльным тюлем. Не впервой, как говорится…
На фабрике мать познакомилась с Виктором, точнее, с Витьком, как он сам себя называл. Кажется, он работал охранником. Высокий, пузатый, с лысеющей макушкой и вечно красным лицом, он любил щипать мать за грудь и зад, не стесняясь Германа. Мать глупо хихикала, делая вид, что вырывается из медвежьей хватки Витька. Самым противным было то, что ей он нравился.
– Настоящий мужик! – пьяно откровенничала она в беседах с соседкой. – Я такого давно искала. Может, и Герку мужиком воспитает, да…
Вскоре Витек стал чувствовать себя полноправным хозяином в их с матерью квартире. По вечерам, после рюмочки вишневой настойки, он принимался играть роль примерного отца, проверяя домашние задания и дневник. Герман учился без троек, и Витек при всем желании не мог прицепиться к нему со своими нравоучениями. Но так было недолго. Видя хорошие оценки и тетрадки, заполненные аккуратным, ровным почерком, он все чаще хмурился, кривя толстые губы.
– Эх, Герка… Вот смотрю я на тебя: ну кому твои пятерки-то нужны? Хоть бы в школу вызвали когда, хоть бы побил кого, что ли… Лошком твой сын растет, задротом! Докторишкой хочет стать. Белый халатик, чистые ручки! Весь в своего родного папашу, наверное… – Витек ухмылялся, с предвкушением ссоры азартно глядя на мать. Но та молчала. Ни разу она не вступилась за сына, не одернула этого мерзкого, рыхлого, тупого борова. Герман оправдывал ее тем, что мать боится Витька. Отчасти так и было. С фабрики его вытурили за пьянство, и теперь все время он проводил дома, цепляясь к жене и пасынку. В основном, доставалось матери. Витек бил ее почти каждый
