style="font-size:15px;"> Проследовав прямиком к столу капитана, Энтони сбросил с плеча свою ношу. Отец мешком шлепнулся на обитый плюшем стул рядом с коренастым прилизанным джентльменом – тенором Óли Клńнгенбергом. Тот возвращался домой в Исландию.
Подавшись вперед, тенор обратился к Лео:
– Добрый вечер, э…
Это элегантное “э”, увенчавшее его обращение, Оли Клингенберг подхватил в Вене, где у проезжих улиц и на площадях есть множество открытых кафе. Официанты там никогда не слышат, что заказывают посетители, посетители не слышат, что переспрашивают официанты, и поэтому и те и другие говорят: “Э?”
Тенор протянул Лео руку – тыльной стороной ладони вверх:
– Вы новенький здесь, на борту, э?
В этот момент Энтони случайно задел моего отца плечом, и отец стал заваливаться вперед, пока его лицо не оказалось на уровне запястья Клингенберга. Тот поспешно отдернул руку и таким образом спас беспомощного человека от позора. Губы Лео лишь слегка коснулись теноровых костяшек, прежде чем Энтони вернул его в вертикальное положение.
– Ну прям будто я папа римский! – взвизгнул тенор, отводя в сторону руку, избежавшую поцелуя, и бросив взгляд на другого соседа по столу, бывшего капитана “Мискатоника” Георга Тóрфиннсена, который тоже возвращался домой.
– Добрый вечер, молодой человек! – кивнул Георг моему отцу, а отец, в свою очередь, спросил, не видел ли тот его шляпную коробку.
Оставив вопрос без внимания, бывший капитан сделал отцу замечание: он должен быть как все здесь – в спасательном жилете, если собирается присоединиться к общему веселью.
Тут церемониймейстер объявил, что сейчас исполнят гимн Исландии, а солировать будет оперный певец.
– Ах да! Прошу прощения, э?
Как только Оли Клингенберг поднялся на ноги, в кают-компании воцарилась гробовая тишина, а когда он взошел на подмостки и занял позицию в центре, все взгляды устремились на него. Манерно поклонившись, он дал пианисту знак начинать:
О, Бог земли, земли Господь-э-э! —
мы имя святое, святое поем-а-а!
Вкруг солнца горят легионы веков-э-э
в ореоле небесном твоем-а-а.
И день для тебя – будто тысяча лет-э-э,
и тысяча лет – будто день-а-а,
и вечность – в холодной росе первоцвет-э-э —
перед Богом ничтожная тень… [8]
Отец мой давно отключился – еще до того, как празднующие подхватили за тенором свой гимн. Ни завтра, ни послезавтра, а лишь через три дня примет их родная страна. Одних она встретит с распростертыми объятиями, другие отправятся прямиком в тюрьму, но в данный момент всех их объединяла дорога домой. И пока что их жизнь была “жизнью на борту”. А вся последующая будет эхом этой “жизни на борту”.
Но что я вдруг заладил? Мне ли об этом говорить? Ведь я даже в сознание не приходил, когда плыл между странами на судне, где был представлен срез целого человечества. И тем
«Гимн тысячелетию Исландии», слова Маттиаса Йохумссона, перевод Владимира Тихомирова.
