когда, напротив, мерзнешь как лисий хвост, обалдевая от мысли, что прошло лишь сорок минут с начала вахты и впереди еще семь с лишним часов такой каторги; когда, наконец, уныло оглядываешь обширный, как футбольное поле, трюм, памятуя, что не единожды еще предстоит его заполнить – нужно срочно романтизировать ситуацию! Представить, к примеру, что ты не трюмный матрос, швыряющий короба, а аляскинский старатель, день за днем в трескучий мороз намывающий золото. А что не сделал состояния пока – так ведь не каждому везет! Джек Лондон, к примеру, тоже в этом занятии не преуспел. А на этом плавучем «прииске» полностью не прогоришь – худо-бедно, а восемь-десять «зеленых» в сутки щелкает.
И кроме трюма судового у меня, в общем, тогда ничего в жизни не было. Жил я между рейсами у друга, что милостиво пустил меня однажды на порог, да по правде говоря, не знал уж, как поделикатней выставить. Поэтому, на берегу я старался пробыть как можно меньше, подольше задерживаясь в морских рейсах – так и кантовался.
Отчий же дом в родном городе был теперь в другом государстве, в котором меня, русоволосого, вряд ли ждали.
Но при всем том, у меня были силы души радоваться каждому новому морскому рассвету и вера в то, что все в конце концов образуется, наладится, станет хорошо и правильно, и всем нам счастливо! Я и родителям писал всегда в последних строчках нечастых писем непременное твердил свое: «Прорвемся!». И твердо верил – что шаг за шагом упорно двигаясь к цели, как короб за коробом разбирая многотолщную глухую стену, я обязательно разгребусь-таки, доберусь до яркого лучика спасительного света – как же могло быть иначе!
А удача, что все ворожил голой пяткой левой ноги, еще била порой хвостом…
Глава 4. Белый крест и черная метка
Я уже порядком разогрелся после получаса работы, когда увидел наспех начертанное – накарябанное мелом на очередном скатившемся коробе: «поднимись».
Самый желанный знак для любого трюмача – размашистый крест. Он означает окончание работы. «Малюй крест жирней!» – весло говорил я иной раз своим товарищам – упаковщикам. Сердце ликовало, едва доводилось завидеть его на картонном боку: шабаш работе, беги к трапу, не споткнись!
Кроме того, по ходу дела присутствовали и другие надписи. «Чай», или же нарисованная в меру художественных способностей чашка с исходившим дымком – приглашение к полднику. И наскоро начертанная сигарета – нежданный перекур, вызванный, чаще всего краткосрочной поломкой цеховых механизмов, либо другой оказией.
Но в то утро пришли другой тайный знак, вряд ли сулящий мне что-то хорошее.
– Чего там у вас опять, нахрен, случилось? – заранее супил брови я, едва ступив за комингс (порог) рыбцеха.
– Лёха! – метнулся чуть не через ленту транспортера Сергей Зеликовский – помощник первого номера упаковки Гены. – Там масляной хапнули – полные чаны! Чего делать будем?
Он еще спрашивал!..
– Как чего? – глаза мои конечно вмиг загорелись алчным
