с десятимегабайтными жесткими дисками. Лишь паре избранных кафедр достались эйтишки с батарейкой для часов и дисками по двадцать мегабайт. На отцовскую пришлась даже пара таких красавиц, но это Валенка-старшего уже не радовало. Кто-то ему показал счета и прейскуранты конкурирующих, но не институтских кооперативов. Посторонние предлагали то же самое, но в полтора раза дешевле. Это разумным уже не представлялось.
– Ничего не понимаю, – все повторял отец, то открывая, то закрывая томик Венцель, и оттого казалось, что не жизнь его впервые вдруг смутила, а положение теории. Математическая формула. Нечто безукоризненное по своей сути.
Когда он, наивный человек, в курилке ученого совета спросил об этом ректора Корецкого: как так, ведь можно три вместо двух покупать, если пойти по объявлению в газете, – тот только ухмыльнулся и радостно сказал, что завтра подпишет еще один договор, на двадцать дополнительных настольных ЭВМ, среди которых будут две 386-е.
– Вам ведь такая не помешает, Ярослав Васильевич? Все ваши модели разом обсчитаете во всех режимах.
Конечно, было бы только кому. Сначала с кафедры ушел Запотоцкий. За ним племянничек Корецкого, а потом и самого отца не стало. На его место избрали того самого доцента, у которого Игорь начинал когда-то, много лет назад, программировать на языке ЭЦВМ «Наири». Высокий и доброжелательный, и только-только разменял полтинник. Евгений Рудольфович Величко. Похожий на мушкетера. Его, в отличие от отца, динамика все больше и больше ускорявшегося, в разнос идущего процесса не удивляла. Упадок и разложение ни капли не смущали. Покуда сохранялся, существовал, порядок внешний. Планы, журналы, показатели. Все шло, как надо. Хорошо. И он, наверняка, не удивился бы, принял как должное, что вот стоит один из некогда лучших и перспективных учеников профессора Валенка и предлагает уйти с кафедры его сыну, доценту, преподавателю со степенью и стажем, который тянет девятьсот часов в год. Все по закону, правильно. Такая диалектика. Закон природы. Глупо сопротивляться.
– Послушай, Валенок, – сказал Запотоцкий, и в этом вдруг ставшем фамильярным тоне был новый, необычный оттенок покровительства. Он, Олег Геннадьевич Запотоцкий, ныне, двадцать лет спустя, снисходил не к последу своего учителя, неуклюжему мальчишке, а и к самому учителю, лично, и вообще ко всей их смешной картофельной династии всю жизнь учивших да учившихся, – у меня буквально на следующей неделе освобождается место ведущего менеджера. Полста в месяц будешь иметь легко, если научишься крутиться.
Крутиться. Звучало как приглашение в Большой театр. И денег в четыре раза больше, чем сейчас. Немыслимая какая-то сумма. Астрономическая.
– А делать-то что, Олег? Крутиться в каком смысле?
– В самом прямом.
– Ну, то есть?
– Торговать, – Олег Геннадьевич счастливо рассмеялся, и очередь
