завершала учебу, ее переставало что-либо связывать с семьей, в расчет шло только братство таких же, как она. Поэтому чародейками становились, как правило, дочери с нулевыми шансами на замужество.
В противоположность священникам и друидкам, которые неохотно брали на воспитание некрасивых или уродливых девушек, чародеи принимали любую, которая проявляла предрасположенность. Если же ребенок проходил сквозь сито первых лет обучения, в дело вступала магия – выпрямляющая и выравнивающая ноги, исправляющая сросшиеся кости, латающая заячьи губы, сглаживающая рубцы, шрамы и следы перенесенной оспы.
Молодая чародейка становилась привлекательной, потому что того требовал престиж профессии. Результатом были псевдокрасивые женщины со злыми и холодными глазами дурнушек. Дурнушек, не способных забыть о своей некрасивой внешности, прикрытой магической маской, причем не для того, чтобы их осчастливить, а исключительно ради упомянутого престижа.
Нет, Геральт не понимал Хиреадана. Его глаза, глаза ведьмака, замечали слишком много деталей.
– Нет, Хиреадан, – ответил он на вопрос. – Не возражаю. И благодарю за предупреждение. Но сейчас дело исключительно в Лютике. Он пострадал при мне, в моем присутствии. Я не сумел его уберечь, не смог помочь. Если б я знал, что это его вылечит, я уселся бы на скорпиона голым задом.
– Этого-то ты и должен опасаться больше всего, – загадочно усмехнулся эльф. – Потому что Йеннифэр знает об этом и любит использовать свое знание. Не доверяй ей, Геральт. Она опасна.
Геральт не ответил.
Наверху скрипнула дверь. Йеннифэр стояла на лестнице, опершись о поручни.
– Ведьмак, можешь на минутку заглянуть?
– Конечно.
Волшебница прислонилась спиной к двери одной из более-менее обставленных комнат, в которой поместили страдающего трубадура. Ведьмак подошел, молча взглянул. Он видел ее левое плечо, немного более высокое, чем правое. Нос, немного длинноватый. Губы, немного узковатые. Подбородок, скошенный чуть больше, чем следовало бы. Брови, не очень правильные. Глаза… Он видел слишком много деталей. И совершенно напрасно.
– Что с Лютиком?
– Ты сомневаешься в моих способностях?
Он продолжал смотреть. У нее была фигура двадцатилетней девушки, хотя ее истинного возраста он предпочитал не угадывать. Двигалась она с естественной, непринужденной грацией. Нет, невозможно было угадать, какой она была раньше, что в ней исправили. Он перестал об этом думать, не было смысла.
– Твой талантливый друг будет здоров, – сказала она. – Его вокальные способности восстановятся.
– Я благодарен тебе, Йеннифэр.
– У тебя еще будет оказия это доказать, – улыбнулась она.
– К нему можно?
Она чуть помедлила, глядя на него
