моя, мне ты никогда не станешь чужой, где бы ты ни была.
«И ведь ты даже не попыталась отговорить отчима. Даже зная, что носишь его ребенка. А ведь могла бы повлиять на него теперь», – зло подумала Котя. Порой в ней словно пробуждался зверь, порождая злые намерения, даже к матери. Но Котя постаралась успокоиться, лишь вкрадчиво отзываясь:
– Ты не пыталась отговорить его? Он послушает тебя теперь.
– Ох, кровинка моя, пыталась. Но он сказал, что если отдавать долг скотиной или зерном, то мы зиму не переживем. Он как узнал, что станет отцом, так и сказал: «Пусть подумает о своем будущем брате, чтобы он не родился в нищете».
– Не хочу больше это слушать.
Мать только вздохнула, тихо погладила живот, который еще ничем не выдавал ее, снова всплакнула и погрузилась в тревожный сон. Котя же лежала, крепко стиснув зубы. Она боролась с ужасом, который щипал ее холодными прикосновениями за руки и за ноги, да еще с трудом смиряла гнев, прожигавший сердце.
Так прошла ночь, последняя ночь в тишине, последняя ночь свободной жизни. Грядущее казалось туманным и страшным, Котя понимала лишь одно: ничто уже не останется прежним. Она считала, что не сомкнет глаз, но от усталости все-таки погрузилась в тяжелое забытье. Но и оно не принесло покоя.
Во сне – уже не первый раз – приходил образ страшной тени из леса, горели и мерцали оранжевые глаза. Под утро Котя даже вскинулась, испуганно проснувшись: ей показалось, что кто-то заглядывает в оконце, затянутое бычьим пузырем.
Но в избе только тихо ворочались сонные люди, между досок шелестели тараканы, и первые полоски рассвета заползали зеленоватым потусторонним свечением. Медленно и неотвратимо наступало утро. Кошмары прошли, и все же откуда-то неизменно раздавался певучий зов…
2. Сваты
Котя никогда не считала себя сильной, поэтому со временем и согласилась на достаточно смешное сокращение имени. Котя – это лучше какой-нибудь Юлки или Тенки. К тому же ее с детства все сравнивали с юркой кошкой: старшие жены – за своеволие и проворность, а мать – за ласку и теплоту. Раньше хотелось в это верить, но после ночного разговора дочь уже не ведала, кто ее еще предаст и что вообще считать предательством.
С рассветом ей показалось, что известие о скорой свадьбе – это дурной сон, просто долгое видение злокозненной лихоманки. Но стоило немного прийти в себя после череды кошмаров, как реальность вновь обрела неприятно яркие краски. Котя села на лавке и потерла виски, ее тяготило растертое, чистое после бани тело. Она казалась себе ужасно слабой, одинокой и всеми покинутой. В окружении знакомых людей не нашлось защитников, и выбора ей никто не оставил. Поэтому приходилось быть сильной.
Котя осторожно перелезла через тревожно вздыхавшую во сне мать. Доски пола холодили босые ноги, но льняная рубаха прилипала к телу от катившегося по спине пота, а колени отзывались дрожью. Надетый поношенный бледно-зеленый
