бы в церковь еще не запрещают людям приходить, – вздохнула Дарья.
– Давай-ка мне, жена, лопату. Пойду копать огород под картошку, раз нельзя ходить с молебнами.
Не переменяя одежды, в старом, подшитом кое-где подряснике и единственных башмаках, отец Алексей отправился возделывать мать сыру землю, удобряя ее словесным туком – молитвенным пением себе под нос. Он знал, о чем промолчала Дарья. Хождение по приходу когда-то щедро кормило сельское духовенство: за неделю набиралось несколько мешков съестных даров и три, а то и четыре полных кружки медной да серебряной мелочи. Однако к нынешнему году колхозники до того обнищали, что вряд ли бы и полмешка насобирали для двоих – священника и дьякона. О собственных нуждах отец Алексей не печалился: Бог не оставит милостью. «Что нам принадлежит, то от нас не убежит, а что не наше, то пускай идет дальше», – любил он повторять. Мужиков и баб, надрывавшихся в колхозах и на единоличном хозяйстве, тянувших непомерные налоги, тощавших год от года, уходивших под давлением советской власти в безбожие и духовно дичавших, было жальче.
Распрямившись и утерев пот, отец Алексей неожиданно встретился глазами с Зиминым. Этот угрюмый, немного дикого вида мужик вызывал у священника сильное желание познакомиться с ним ближе. Узнать его душу и, может быть, под слоем черного нагара на ней обнаружить проблеск – золота или серебра, да хоть бы и начищенной меди. Почему-то именно так отец Алексей думал об этом похожем на тощего косматого медведя, жилистом крестьянине с упрямыми глазами: в нем должно таиться золото или серебро. Только надо хорошенько потрудиться, чтобы расчистить его, освободить от копоти и шлака.
– Заходите! – крикнул священник, приглашая во двор.
Зимин лишь помотал головой. Отлипать от забора он как будто не собирался и все смотрел на отца Алексея, точно вопрошал. Тот еще немного помахал лопатой и, не вытерпев, зашагал по копаной земле к нерешительному гостю. Остановился перед смородиновыми кустами, что росли вдоль забора.
– Вы хотите меня о чем-то спросить?
Зимин опустил голову с паутиной седины в волосах. Нелегко ему было решиться на разговор со священником. Он приходил к дому отца Алексея уже третий раз. В первые два не проронил ни слова. Молча стоял, как немой и смущающий укор совести, смотрел, потом незаметно исчезал. На сей раз случилось едва ли не чудо.
– Как посоветуешь, отец, вступать ли в колхоз? – ненастно поглядев исподлобья, спросил Зимин. – Что Бог-то велит насчет этого?
– Думаю, Богу все равно, будете ли вы в колхозе или нет, – честно ответил отец Алексей.
– Колхозное начальство требует по воскресеньям работать. А Бог того не велит.
– Н-да, незадача, – согласился отец Алексей. – А знаете что? Вы заходите в храм, сами посоветуйтесь с Господом, со святыми.
– Так если говорят, что Бог везде, зачем в церковь идти?.. Я, отец, на Бога-то обижен. Всё у меня отнял. Дом, семью, детей.
– А
