люди умные. А для чего пьют? Что бы мозги себе повеселить да задурманить. А меня мозгов нету – голова соломой набита, значит дуреть в ней нечему. Не! – Коля ткнул сигаретой по направлению к небу. – Не соломой. Сеном она набита. Солома колется, а сено – мягенькое. А весело мне, и без пьянки. И без неё хорошо. Солнышко, вот, светит, птички поют, букашки ползают. Смотришь на жучка, интересно, куда он так торопится – спешит? Для чего это суета у него? Стрекозы играют, мухи с оводами кружат, муравьи мух дохлых тащат. И все вроде при деле… А, бабочки-то какие красивые… А, для чего не пойму?..
Коля говорил, говорил и его простая, тихая, монотонная речь успокаивала Василия, и головная боль отдалялась все дальше, и дальше.
… жарко, так я в тень, под кусты. В жару и коровам пастись лень. Лежат они больше. Они лежат, и я лежу. Одно плохо – лог совсем обезводел, коровкам и попить толком негде. Ямку я им вырыл, вроде водопоя. Вода в ней собирается. Да они ее копытами всю истолкли…
Василий слушал в пол-уха, но все странным образом воспринимал совершенно ясно, и будто бы даже вел мысленный, неспешный и обстоятельный разговор с пастухом.
– Слушай! – Василий оживился. – А не хотелось тебе, к примеру, взять сумку с харчами, погнать вот так, утречком, коров. А потом, стадо в одну сторону, а ты – в другую! Куда глаза глядят. До упора. А, Колян?
– Да как же так можно? Как я коровок брошу. Мне их люди доверили. Деньги платят…
– А какая от денег тебе польза? Круглый год возле коров. Из года в год. А самое главное – от самого себе какая? – Василий уперся немигающим взглядом в невзрачные пастушьи глаза.
– Да как какая? Какая-то есть. Где родился, там и пригодился. А от воробья какая польза? Прыгает в пыли, чирикает, да и только. Но видать, нужен он, воробей этот. Для чего-то мамка-воробьиха из яичка высидела. Может, он нужен, чтоб червячков вредных клевать, а может, чтоб кошка съела его, или кто другой. Воробей, он ведь не знает, кому на обед достанется. Кто его скушает: кошка, ласка или дохлого ужик найдет, и проглотит. Может муравьи источат – одни косточки меленькие останутся. Вот и я, наверное, нужен, чтобы кто-то съел меня. Человека черви съедят. В переработку идет он. Земля от этого жирнее. Трава гуще. Коровы сытнее. Молоко слаще, а дети, значит, здоровее…
Вот это превращение человека в траву напомнило Василию что-то из школьных учебников, то ли из биологии с ботаникой, то ли вообще из литературы. Перелистывая воображаемые страницы, мозг его ожил и словно первобытный человек в темной пещере, отыскивая выход ощупывал своды черепа, натужно силился, и выворачиваясь на изнанку погружался сам в себя, осматривая во всех тайных закоулках прошлое, пребывающее в школьной поре, и, обессилено выныривая обратно, натыкался на гладкую, твердую и немую поверхность. Будучи погруженным в себя, Василий все же, то ли поинтересовался, то ли пожалел:
– Да все равно! Как ты, тут Коля, целыми днями сидишь? С ума сойти ведь можно.
– Не-а. Нельзя. Я же тебе говорю: ума у меня нет, и значит возможности сойти с него нету.
– Красиво загнул! –
