этим – Кузнецовым – разбираться надо. И парень вроде бы неплохой, и родители хорошие. Дёрнуло же его за незнакомую тётку заступиться. И ударил-то он этого пьянчугу всего раз, а фингал остался в пол-лица. Можно было бы и отпустить, да только, как назло, у алкаша этого оказался дядя – замглавы района. А тут как ни крути – статья года на три».
Настроение пошло книзу, но Иннокентий Петрович поддаваться этому не хотел. «А вот возьму и оправдаю, и прав буду, и в кино с Людочкой пойду, и женюсь». От таких смелых мыслей Чижиков вновь повеселел и с радостью посмотрел на вишню. «И костюм сегодня надену белый с красным галстуком, хватит годами в черно-серых ходить. Это вам не тридцать седьмой», – решил он и пошёл одеваться.
Иннокентий Петрович чинно и несколько даже торжественно шагал по тротуару. Все, кто встречался ему на пути, как-то особенно приветливо здоровались, и он в ответ улыбался. «Какой же хороший наш город. А люди-то какие», – с восторгом думал Чижиков.
В эту минуту из-за угла выскочил грузовик с местной фабрики и, поравнявшись с ним, на всей скорости пролетел по единственной луже, ещё не высохшей после вчерашнего дождя, обдав Иннокентия Петровича по всей длине белоснежного костюма жидкой чёрной грязью.
На минуту Чижиков в растерянности застыл, потом попытался отряхнуться, но понял, что это бесполезно.
Домой возвращаться – значит опоздать на работу. А этого Чижиков никогда не допускал. До здания суда оставалось метров двести, не более. Там в шкафу висел запасной костюм на все случаи жизни. И он пошёл вперёд.
Чижиков двигался размеренно, стараясь не переходить на бег, конфузливо объясняя прохожим то, что с ним приключилось, и краснея от смешков за спиной.
На первом этаже ему, как назло, встретилась Людочка и, глядя на нелепый вид начальника, невольно рассмеялась. Вдобавок, растерявшись, брякнула, что белое в чёрную крапинку ему очень к лицу.
Иннокентий Петрович побагровел, рванул в кабинет, сдёрнул с себя ненавистный пиджак, галстук и облачился в чёрный костюм. Достал из сейфа дело Кузнецова и сел за стол. Глядя на фотографию подследственного – восемнадцатилетнего белобрысого паренька – он вполголоса с ненавистью произнёс: «Вот сволочь! Руками размахивать вздумал, законы нарушать. Посажу я тебя, суку, непременно посажу».
В эту минуту послышался глухой, леденящий душу смех. Так мог смеяться только прокуратор.
Равновесие
Лето ещё обдавало дневным жаром наступивший вечер. Но на селе мало-помалу угомонилась суета, коровы вернулись с пастбищ и успели отдать хозяйкам накопившееся молоко. Дети, набегавшись за день и накупавшись в местном болотистом пруду, прижались к пышным бокам сидящих на призаборных скамейках мамаш.
К этому времени ежедневные дела были завершены, семьи накормлены, и жещины неторопливо судачили о деревенских новостях, непременно начинающихся с того, кто и как сегодня народился, усоп, поссорился
