Грибоедов.
Отужинали. Александр Сергеевич прошел к роялю, и его оставили одного.
На гауптвахту Жуковский отвез своего подопечного далеко за полночь.
А назавтра, в понедельник, 15 марта, в 8 часов вечера, по приказу военного министра Татищева его доставили в Петропавловскую крепость.
Вопросы следственного комитета снова были о пребывании Грибоедова в Киеве в июне 1825 года.
– Никаких поручений к членам Южного общества от Александра Бестужева-Марлинского я не имел, – заявил Грибоедов. – Не было поручений и от Рылеева. С Корниловичем, о котором вы спрашиваете, в Киеве встреч у меня не было. Кто таков Сухачев, знать не могу, ибо не знаком.
На другой день, 16 матра, опять привезли в крепость. Причем, объяснили: по просьбе Бенкендорфа.
Спрашивали о Сухачеве. Грибоедов возмутился. Тогда ему напомнили: Сухачев – ростовский купец. Жил в Таганроге во время пребывания в городе императора Александра. Подозрение купец вызвал странностями поведения: имел огромную библиотеку и все свое время убивал на чтение книг, а также на какие-то писания.
На допрос Грибоедова прибыл Андрей Андреевич Ивановский – делопроизводитель следственной комиссии, ибо комитет преобразовали в комиссию. Сообщил: Сухачев привлечен к следствию ошибочно. С Грибоедовым чиновник Третьего отделения Ивановский говорил наедине:
– Вы, Александр Сергеевич, полностью оправданы и будете освобождены от ареста.
Радость померкла через полчаса. Из крепости отвезли на гауптвахту.
На замке, но с дивными ночами
Отчаяние скрасил их страж, их капитан, добрейший Михаил Петрович Жуковский:
– В бега, ребята!
По Невскому проспекту в кондитерскую Лоредо. Лакомились, пили чай с Цейлона с травами гималайскими и тибетскими. Почаевничали, и Жуковский с Завалишиным отправились в Зимний, а Грибоедов – в самую дальнюю залу кондитерской, где стоял рояль.
Некогда ошеломивши прихожан костела камаринской, громово исполненной на органе в ночных музицированиях, Александр Сергеевич не тревожил ни Баха, ни Листа… Все извлеченные звуки были небылью и ради небыли. Гармонии, созданные вдруг, противились исчезновению бесконечно долгими звуками. Всякое создание в чреде творений вечность умеет распознать. Но жизнь – мгновение. Грибоедову было дорого облекать мгновения в звук…
Утром Александр Сергеевич передал Жуковскому записку для Булгарина: «С нами чудное происшествие. Караул приставлен строжайший, причина неизвестная. Между тем, я Комитетом оправдан начисто, как стекло. Ивановский, благороднейший человек, в крепости говорил мне самому и при всяком гласно, что я немедленно буду освобожден. Съезди к Ивановскому, он тебя любит и уважает, он член Вольного общества любителей словесности и много во мне принимал участие… Чего мне ожидать? У меня желчь так скапливается, что боюсь слечь или с курка спрыгнуть. Да не будь трус, напиши мне, я записку твою сожгу…»
19
