Подумал. Осмотрелся вокруг. Перекрестил инструмент. Осенил себя крестным знамением. Положил на плечо. Наклонил голову.
Закрыл глаза.
Провёл по струнам.
Скрипка вздрогнула мелко и протяжно, как – будто её пробил, пронзил озноб. Застонала и тихо-тихо – на пианиссимо…запела, запела так, что и сам мастер оторопел.
Испуг.
Затем долгое спокойствие. Умиротворение, Слёзы…
И снова удар, мягкий, но на всю длину смычка. Протяжный, призрачный, и прозрачный, поющий.
Теперь скрипка пела и плакала. Хохотала и рыдала…
Загремел гром. Послышался топот, еле уловимый, шёпот людей, шёпот любви, губами листьев, после умывшего их грозового дождя. Тёплое, нежное дыхание ветерка, морского бриза, после рокового шторма.
Скрипка пела о любви мастера, его пальцах, которые сотворили ЭТО.
Скрипка, её душа, отдавала то, что копила столетия, в сердце Мастера, глубины Души Дерева. Воспоминания трели лесных птиц, особых, редких, диковинных, в своём пении…Они поют один раз. Один раз в конце жизни, когда улетают птенцы из гнезда. Поют и падают замертво. Они спели свою лучшую песню, это их дети.
Это и есть птица счастья. Зовут её Уира – Пуру…
А может это и есть счастье, что бы спеть вот так.
Скрипка пела голосом ангелов – детей акапельного исполнения, дыхания хора в храме.
Всё, что звучало столетиями, всё то, что было прописано судьбой.
Слушать. Слышать. И отдать.
Это был гром.
Это была песня.
Это была мелодия.
Это звучало эхо Любви.
Укачало
Он лежал, нет, он скорее валялся, как выброшенная на берег моря большая рыбина. Море буянило, шумело, а он, эта почти рыбина, метр семьдесят два сантиметра, рядом почти под головой этой рыбки-человека лежал этюдник. На его лакированных боках плескалась вода, морская солёная. А лодку швыряло, трясло, и ему теперь уже ясно было, не до картинки, которую он думал, напишет и повезёт в тургеневский город, где учился и жил.
Дёрнул же его кто-то, поехали, поехали в Крым. И вот нате вам, вынь да положи его на зелёную травку, да по берёзовым рощицам, да грибы белые, да уха. Нет, прибыл. Вот тебе море, вот и рыбка, а он, мужик, который согласился взять с собой художника, да пусть, может и правда напишет этюд. Этот рыбак ему и сказал, что зыбок сегодня. Море для живописи что надо. Когда штиль…скука. Вон смотри у Айвазовского, штиль, а что штиль-пустота, вот шторм, это даа. Корабль тонет – это работа, это интересно. А сейчас, и от берега близко, а он со своим этюдником валяется на горбатых шпангоутах да, и ещё летят в его сторону золотистая тараночка и барабулька, какие-то непонятные жители моря шлёпаются куда зря, а иногда ему на небритую бороду прилуняется, блестит чешуёй эта морская мелочь…
Век бы её не видать и, когда рыбак увидел, что он непотребно валяется на дне его рыболовецкого корыта, как он, рыбак, сам величал, свой почти черноморский сейнер…Он удивился, но ничего не мог изменить- шёл клёв и какой!
Рыбки стали как
