раком, и нам было неясно, сколько дней нам отведено на то, чтобы поговорить по душам и проститься навсегда. Я запомнила то гнетущее состояние тревоги о близком, то ощущение, что ты подспудно ждешь и боишься, когда настанет тот переломный момент ухода, это тягостное время, когда твой близкий угасает, как свечка, а тебе лишь остается по крупицам наслаждаться теми неделями, которые отмерены тебе с ним, насколько это возможно. Мы и старались жить тем днём, теми разговорами, взглядами. Так вот, одним весенним дождливым днем я пришла к бабушке в гости и вижу, что она сидит и смотрит старый советский мультфильм «Стойкий оловянный солдатик». Я положила ключи на комод и мимоходом пошутила, что в первый раз вижу, чтобы она смотрела детский, пусть даже и очень хороший, но мультфильм. Я повернулась к ее лицу, а в ее глазах стояли слезы.
****
– Ты знаешь, я ведь жила как все, тяжело работала, куда-то все бежала, что-то делала для семьи, для всех. Так всю жизнь, без оглядки. А сейчас, наедине с болезнью и надвигающейся на меня вечностью, я вспомнила одну историю. Случайно увидела по телевизору этот мультфильм и поняла, что что-то подобное слышала много лет назад от одного мужчины. Я тогда была беременна Таней, и это был 70-й год. Я дорабатывала медсестрой на участке, беременность шла хорошо, я пыталась многое успеть, многих обойти на дому, кому укол, кому рецепт, кому просто нужен был человек выслушать, подержать за руку. Шла после работы уставшая, ноги гудели. Погода стояла прекрасная, все цвело, пело, и хотелось жить. И тут, проходя мимо Кальварии, я увидела хорошо одетого мужчину лет на 15—20 старше меня. Он был явно командировочный, столичный, может быть, с Москвы или Ленинграда, но был как-то по-детски растерян. Я подумала, что он потерялся в незнакомом городе и решила подойти спросить этого гражданина, не нужна ли ему помощь. Но повернувшись лицом к нему, увидела на его лице такую скорбь и слезы, что просто растерялась. Я с сочувствием посмотрела на него, и так как мы стояли возле кладбища, единственное, что пришло мне в голову, спросить:
– У Вас тут кто-то похоронен?
****
Мужчина вышел из того детско-растерянного состояния, улыбнулся с грустью мне и моему животу и сказал, что где-то тут лежит вся его семья, его первая любовь и многие минские друзья его детства. Он снял шляпу и присел на лавочку. Я машинально присела вслед за ним.
****
– Вы знаете о том, что Кальварийское кладбище было краем Минского гетто во времена Отечественной?
Я ему рассказала о том, что я войну толком не помню, была ребенком, и мы жили не в Минске, а в деревне, и вообще перебрались с мужем в Минск около 10 лет назад, и я многого не знала.
Он грустно вздохнул, сказал, что всю войну пробыл сначала в Москве, потом в эвакуации, в Ташкенте, хотя сам коренной минчанин, родился и учился тут.
Я очень удивилась тому, что он рассказал мне, в советское время как-то не особенно я помню, чтобы говорили о том, что было гетто в центре сегодняшнего Минска, что тысячи советских и свезенных со всех стран фашистами евреев были жестоко убиты, замучены и расстреляны по лесам, домам, улицам. Я тогда слушала об этом вполсилы, думала, что нам об этом обязательно бы рассказали. Да и почему именно такая ненависть к евреям, я понять толком не могла. Мы все были советские люди, нас всех растили как один советский народ и понять, что твоего соседа могли убить только из-за того, что он носит необычную фамилию, я искренне не могла. Я и сама была темненькая и черноглазая, так что, получается, и меня могли убить за цвет волос и глаз?
Это только потом, когда ты родилась, внученька, где-то к концу перестройки и в 90-е годы стали активно поднимать эту тему, и тот мужчина, которого я встретила двадцать лет назад на Кальварии, говорил чистую правду. Просто, наверное, всему свое время, я не знаю, что даже и сказать…
– Так, а что именно он рассказывал? Почему история стойкого оловянного солдатика у тебя вызвала эти давние воспоминания?
****
Бабушка прилегла и смотрела куда-то вдаль или вглубь себя, вызывая воспоминание на разговор.
– Ты знаешь, ведь эту историю я никому не рассказывала. С твоим дедушкой было как-то странно делиться, почему-то неловко. Ведь я тогда сомневалась в том, что он рассказал, помнишь, я говорила, что в 70-е мы не слышали ничего о гетто, был просто подвиг советского народа, немцы люто ненавидели всех нас, потому что мы были коммунисты. Это тоже была правда. Но не вся. Оказалось, что лютее коммунистов они ненавидели евреев. Почему, за что? Но я не обрывала рассказ этого мужчины: мой медсестринский опыт говорил мне, что наравне с лечением человеку немаловажно выговориться, облегчить душу, вскрыть нарыв, чтобы уменьшить боль на сердце. Я внимательно его слушала.
****
⠀
– Я уезжал из Минска, будучи подающим надежды художником.
