пробубнил я и ушел в свою комнату.
Со временем это стало чем-то постоянным. На кухне всегда что-то бурлило или шипело.
Он любил жирное. Жарил свинину до дыма, а картошку готовил, выливая чуть ли не половину бутылки масла в сковороду.
Когда он ел, жир тек по его лицу и рукам, но батя не обращал на это внимания. Лишь причмокивая, продолжал жевать, пока не исчезнет последний кусок. А затем вылизывал посуду, боясь за каждую недоеденную каплю.
Отец ел на кухне и в своей комнате. Перед ним стояли тарелки, заставленная горой еды: макароны, сосиски, котлеты, щедро политые майонезом и кетчупом.
Все это он наваливал себе в рот, глотал, толком не разжевав, и запивал газировкой. Оставляя на горлышке и бутылке сальные отпечатки.
Жир и соусы текли изо рта по подбородку, капали на его рубашку. Отец чавкал и облизывал губы, вытирая одежду пальцами.
Я невольно начал чувствовать к нему отвращение, но в то же время мне было жаль его. Папа стал словно заложник своей неудержимой жадности, которая его поглощала, и он не мог с ней справиться.
В доме стало душно, пахло жиром и кислятиной. И проветрить это было невозможно. Запахи впитались в мебель и стены. Над плитой на кафеле появились въевшиеся пятна, которые не получалось оттереть.
Раньше ко мне приходили друзья, но теперь я перестал их приглашать. Стыдился того, что происходит в моем доме.
Отец все больше полнел, его тело разбухало, лицо стало неузнаваемым. Рубашки уже даже не застегивались. Последнее время он все чаще ходил с голым пузом. И когда еда капала на волосатый живот, папа ловким движением пальцев смахивал каплю, отправляя ее обратно в рот. Я не мог обедать с ним в одной кухне, потому что от этой картины у меня начинались рвотные позывы.
Однажды я вспомнил детскую обзывалку и сказал отцу:
– Пап, какой ты стал жирный! Как поезд пассажирный!
Он ответил:
– Никто так не говорит! Поезд может быть только пассажирским!
Эх! Не оставлял бы он свои поезда. Работал бы, а не тратил всю свою пенсию на жратву.
У него появилась одышка, и он с трудом передвигался. Отец выходил из дома только в магазин, который был совсем рядом. И все, что он делал, это ел. Ел без остановки. Ел до тошноты. Ел, пока не засыпал с куриной костью в руке, размазывая жир по обивке дивана и наволочкам.
Папа, конечно, понимал, что его состояние ужасно. Он часто говорил, что так жить нельзя. Но уже не мог остановиться.
Я решил ему помочь. Сказал, что нужно менять пищевые привычки. Есть меньше углеводов и побольше белка. Чаще двигаться, ходить на прогулки. Папа согласился на диету, но продержался ровно два дня.
Я готовил нам на двоих. Ему не нравилось есть пустой творог, отварные яйца и мясо без соусов.
– Все пресное, безвкусное! Радости никакой, – говорил он с раздражением.
Уже в первые часы диеты он стал вспыльчивым и разговаривал со мной, как с врагом, который являлся препятствием
