вообще. Первый месяц он по отдельному плану, по плану комбата, и ставить его никуда нельзя. Потом, как сказал комбат, будет «летать» в караулы, для того чтобы освободить командиров рот и командира батареи. Вас-то, уродов, «пиджаков», в караул ставить нельзя ни во внутренние, ни в гарнизонный, на полигон вас дежурным опять же ставить нельзя, к учениям и занятиям для обеспечения первой роты тоже запретили привлекать, и нельзя вас вообще назначать для выполнения какой-либо отдельной задачи в отрыве от полка. Вот только вчера начпо дивизии поймал одного двухгодичника за распитием самогона на полигоне с солдатами, а всего-то-навсего оставили целого старшего лейтенанта с тремя солдатами без оружия для охраны имущества. Теперь приказ комдива – никуда вас в отрыве от своих командиров не назначать.
– Я всегда говорил, что наш комдив наимудрейший человек, – произнес Каверин.
– Миша, а тебе не стыдно, что тебе, взрослому человеку, все-таки офицеру, платят столько же, сколько кадровому? А? Но при этом кадровые пашут, а вы еще над ними посмеиваетесь? – спросил Виктор.
– Мне все безразлично, мягко говоря. Все абсолютно, и ты, Виктор, отлично это знаешь. И все мы, двухгодичники, отлично понимаем, что никто и ничего нам не сделает. Но вместе с тем ты, Виктор, также отлично знаешь, что, если ты или начальник штаба нашего батальона, или комбат, или любой другой уважаемый мною офицер, меня о чем-то попросит, я в лепешку расшибусь, но все сделаю. Поэтому совесть мою не тревожь. Другое дело, что нет у меня таких знаний, как надо бы иметь, нет и не будет уже.
Виктор молча согласно мотнул головой и переключился на Кашина. Выяснилось, что в парке он ничего не сделал, зампотеха батальона сегодня отправили дежурить по военной автомобильной инспекции (ВАИ) гарнизона, и Кашина никто не трогал. Выходило так, что двое механиков-водителей, которых командир роты ценой невероятных усилий уберег от разных задач, пробездельничали целый день. Командиру роты же он объяснял, с каким множеством проблем столкнулся.
Из этого же разговора я уловил, что наш зампотех батальона просто ненавидит всех двухгодичников и называет их в открытую «двухгадюшниками», однако Каверин для него – единственное исключение, и он его даже уважает, хотя и поругивает иногда. В свою очередь все, за исключением Каверина, офицеры-двухгодичники батальона, мягко говоря, сильно опасаются зампотеха, а Кашин его очень боится.
В конце своих объяснений Кашин явно напоказ состроил перед Виктором безобидное и непонимающее выражение лица.
– А ко мне почему не пришел? – отчаянно прокричал на Кашина Виктор.
– Ну, вы же стояли дежурным по полку! – невозмутимо ответил Кашин.
– Ну и что? – заорал Виктор.
– Как я пойду в штаб полка, если я грязный, в парке же я был. Меня же опять поймает начальник штаба полка, и крик будет стоять на весь полк, – невозмутимо спокойно ответил Кашин, Каверин при этом смотрел в пол.
– И чем ты там испачкался, в парке? – уже зловеще спокойно спросил Виктор.
– Ничем, мы ничего не делали, но я был в танковом комбезе, грязном.
– И
