он говорил это или шутил.
– Чудно! – в который раз повторил дядя Павел, покачав головой. – Чего только на свете не бывает!
– А в магазинах драли с нас втридорога. С англичан одну цену просят, а с нас дерут. Дело в том, что наше командование строго-настрого запретило торговаться. Вскоре, правда, для нас советские магазины открыли.
Дядя Павел вдруг зашелся в кашле. Кашель давил его, гнул к полу. Дядя Павел тер грудь ладонью, словно раздирал её, и никак не мог остановить приступ. Он достал из кармана галифе кисет с махоркой и, сложенную в несколько раз до маленьких, папиросного размера, квадратиков, газету; дрожащими руками, рассыпая табак от судорожных конвульсий тела, скрутил цигарку и закурил. Кашель постепенно отпустил.
– Ты последний раз писал из госпиталя, ранен был. Тяжело? – спросил отец, сочувствуя.
– Да, осколком в грудь в битве за Правобережную Украину. Корсунь-Шевченковская операция, может, слышал? Три осколка вынули, а один в лёгких остался. Своих догонял уже, когда вышли к Висле, в Польшу вступили.
– Может курить не надо? – посоветовал отец.
– Закурю, вроде легче становится, проходит.
Отец встал и прошелся по комнате. Пришла мать. Поставила водку на стол и пошла на кухню. Вскоре они с бабушкой принесли чистые тарелки, вилки. Снова сели за стол. Отец налил дяде Павлу, себе и матери.
– Погоди, Тимофеич, я совсем забыл, – остановил дядя Павел отца, когда тот взял стакан с водкой.– Я же всем гостинцы привез. Ну-ка, сестренка, где там мой чемодан? Неси сюда.
Мать принесла чемодан. Дядя Павел присел на корточки, расстегнул ремни, открыл замки, откинул крышку и стал вытаскивать подарки. Бабушка получила пуховый платок. Она, даже не разглядев его, прижала к груди и не могла вымолвить ни слова, а глаза её сияли, хотя в них стояли слезы.
Матери дядя Павел подарил черное бархатное платье, расшитое бисером, и черные замшевые туфли. Мать расцвела маковым цветом. Она приложила платье к себе, оно доставало до пола.
– Ну, куда я в нем? – прерывистым от волнения голосом проговорила мать.– Это только артистке в таком ходить.
– Ничего, сестренка, – уверил дядя Павел. – Ты у нас не хуже другой артистки.
Отцу дядя Павел преподнес опасную бритву и зажигалку.
– Зеленгеновская сталь, – довольно отметил отец, разглядывая лезвие.– А это.. гляди-ка, во Европа!
Отец со смешком отдал зажигалку матери. На зажигалке была наклеена обнаженная женщина. Она стояла в вольной позе, отставив бедро в сторону, подперев его рукой и подмигивая одним глазом.
– Срамники, – стыдливо засмеялась мать и не стала смотреть, сунув зажигалку обратно отцу.
– Ну-ка, мам, зови Ольку, – приказал дядя Павел.
Через минуту, будто ждала, что её позовут, запыхавшаяся Олька сама влетела в комнату. Её тощее тело пульсировало от частого
