сю дорогу. Ослепнув от слёз, она занедужила и через несколько дней скончалась. Бывший генерал-губернатор Санкт-Петербурга, генералиссимус морских и сухопутных войск, сенатор, первый член Верховного тайного совета, президент Военной коллегии, князь Священной Римской империи и герцог Ижорский, князь Российской империи и герцог Козельский, а теперь лишённый имущества, сословия, орденов и чинов ссыльный Меншиков самолично прочёл погребальную молитву и гроб опустили. Вслед за отцом по горсте земли бросили две дочери и сын. Пятеро слуг, оставленных князю на выбор из десяти человек «мужеска и женска полу», споро работали лопатами, и вскоре появился могильный холмик. Вместо креста прикатили камень, найденный поблизости. Он и стал памятником женщине, посвятившей жизнь мужу и детям. Камнетёс выбил зубилом надпись: «Здесь погребено тело рабы Божией Дарьи».
Александр Данилович пережил жену всего на полтора года и принял кончину достойно. Он был похоронен рядом с Богородице-Рождественской церковью, срубленной им самими. Только храм этот сгорел 20 февраля 1764 года, а могилу «баловня безродного», «полудержавного властелина», «голиафа российской государственности», «старого травленого волка из Ораниенбаума» и «серого кардинала Екатерины I» следующей весною смыла река Сосьва, не оставив и следа от места погребения ближайшего сподвижника Петра Великого».
Клим Ардашев закрыл книгу и уставился в поднятое вверх вагонное окно[1]. Поезд, вышедший из Санкт-Петербурга, подкатил ко второй станции Балтийской железной дороги[2] – Лигово. Одноэтажное деревянное здание вокзала, крытое железом, выглядело незатейливо, что вполне соответствовало четвёртому классу. Кондуктор объявил, что стоянка всего пятнадцать минут. Выходить из купе, толкаясь в проходах, не хотелось, и студент вновь продолжил чтение сборника документов и воспоминаний «С факелом и шпагой» времён дворцовых переворотов в России.
«Декабря 20 дня 1729 года, Санкт-Петербург. Тускло горела свеча, и её тень играла зловещими языками на потолке камеры[3] Доимочной канцелярии. Статский советник[4] Павел Петрович Некрячев – сорокапятилетний толстяк с бритым лицом и в сером парике – скрипел гусиным пером, заполняя допросный лист капитана лейб-гвардии Преображенского полка Степана Мартыновича Пырьева. Офицер носил тёмно-зелёный кафтан, красный камзол и белый шарф, обмотанный вокруг шеи. Чёрная валяная шляпа – треуголка – лежала на коленях. Ветры, зимняя стужа и летняя жара так выдубили кожу его лица, что военного можно было бы принять за крестьянина, если бы не завитые усы да бритый подбородок.
– Итак, господин капитан, начнём-с, – не глядя на собеседника, вымолвил чиновник. – Первый вопрос: когда вы начали сопровождать Меншикова и его семью в ссылку?
– Одиннадцатого сентября позалетошного года.
– Какие резолюции от Верховного тайного совета были вам дадены?
– В том-то и дело, что никаких. Мне пришлось самолично адресоваться к секретарю Степанову в видах получения оных. Я отписал ему девять вопросов, но на них получил лишь общие указания.
– Что значит «общие»?
– Велено было подвергать цензуре все письма светлейшего князя, не дозволять ему общаться с посторонними и решительно унимать любые его действия, устремленные супротив быстрого конвоирования.
– Сколько писем написал светлейший?
– Три. И все в один день – 12 сентября. Он просил прислать лекаря. У него кровь шла горлом. Вот мы и дожидались доктора Шульца в Березае, что под Торжком. Князь заранее выделил ему две сотни рублей[5] на приезд. Меншиков просил дозволения остаться в избе до снега, чтобы потом по санным путям, а не по грязи в Сибирь добираться, но я отказал, хоть он и в жару был. Медик отвары ему давал от инфлюэнцы. Пришлось мастерить качалку и везти его между двумя лошадьми, как младенца в люльке, несмотря на дождь и ветер… Позади жена Дарья Михайловна с дочерями и сыном на телеге. Супружница рыдала да причитала, молилась бесконечно… Лошади в грязи тонули чуть ли не по пузо. Бывало, что две версты[6] за час одолевали. В тот день на тракте мальпост[7] застрял, кучер помощи просил, пришлось вытаскивать.
– Ещё были от него письма?
– Нет. Он сказал, что милости ничьей больше просить не будет, кроме как у Господа.
Статский советник положил перо и, глядя на капитана, спросил:
– Вы мзду с ссыльного брали?..»
Ардашев полез за портсигаром, но, вспомнив, что вагон второго класса был не для курящих, вздохнул и оглядел попутчиков. Таковых было трое: упитанный господин лет сорока, со щегольскими усами и бритым подбородком. Судя по золотой цепочке карманных часов и белоснежной сорочке со сменными манжетами и золотыми запонками – форменный капиталист. Одно только непонятно: почему он не выбрал синий
Окна в российских вагонах того времени открывались вверх, как в домах Англии и США. (
Балтийская железная дорога проходила по Петербургской (221 верста) и Эстляндской губерниям, связывала Петербург и Николаевскую железную дорогу с эстляндскими портами Ревелем и Балтийским Портом и была разделена на пять участков общей протяжённостью 458 вёрст (488,59 км), из которых 221 верста шла по Петербургской губернии. На 1888 год подвижной состав состоял из 125 паровозов (в том числе танковых – 6, товаро-пассажирских – 35; пассажирских – 82). Количество вагонов: пассажирских – 315 (в том числе багажных – 16, конно-железных – 2, дилижансов – 8), товарных – 2454 (в том числе вагонов-ледников – 3, открытых товарных – 110, платформ – 529) и 3 спальных финляндских вагона. На всём протяжении дороги насчитывалось 516 железнодорожных переездов.
Так назывался тогда служебный кабинет.
Статский советник – гражданский чин V класса в Табели о рангах. Обращение – «ваше высокородие». Ранее соответствовал чину военного бригадира и капитан-командора флота, занимая промежуточное положение между званием полковника и генерал-майора. После их упразднения в 1796 году чин статского советника военной аналогии не имел. Сроки выслуги для получения следующих гражданских чинов, согласно Табеля о рангах на 1891 год: из XIV в XII класс, из XII в X, из X в IX и из IX в VIII – по три года, а затем из VIII (коллежского асессора) в следующие до V класса включительно – по четыре года. Удостоившемуся именного высочайшего соизволения убавлялся один год из установленных сроков. Для производства в чины выше статского советника никакого срока не полагалось, и пожалование в таковые зависело единственно от высочайшего соизволения.
Рабочий на заводе в 1727 году получал 18 рублей в год, а армейский полковник – 300.
Верста – 500 саженей, или 1500 аршин, в метрической системе это 1066,8 м.
Мальпост – почтовая карета, перевозившая почту и пассажиров до появления железных дорог.
