чтобы он и меня забрал, потому что отца тогда уже в живых не было – я так думала. А потом, позднее, оказалось, что отец сбежал и спрятался. Он вернулся, а я, когда бежала за ихней телегой, думала, что отца моего больше нет…
То есть вы хотели по собственной воле пойти на Умшлаг?
Я тогда хотела, добровольно хотела пойти с мамой, но этот полицай ни за что не соглашался меня на свою телегу забрать. Он все время повторял: «Ты молодая, у тебя еще есть шанс спастись, а мне нужны пять голов»[79]. И прибавил: «Пятая голова у меня уже есть». Такой был у них жаргон.
А где он маму схватил? Просто на улице?
Нет. Мы с мамой как раз вышли из дома. Стояли в воротах. Хотели пойти разузнать, что с отцом, – его тогда забрали. А он, этот еврейский полицай, как раз проезжал на улицу Налевки через наш двор, через наши ворота. На выезде схватил маму и вытащил ее на улицу. Я за его повозкой побежала, а он ужас как хлестал меня плеткой по рукам, чтобы от повозки отцепилась. В конце концов я упала прямо на дороге. Нашли меня два еврейских полицая и спрашивают: «Ты это чего?» «Иду на Умшлагплац», – говорю. А они мне: «Нечего тебе туда идти, там уже никого нет, со своей матерью ты все равно не поедешь». Я тогда пошла к дяде. Вернее, дяди уже не было, он с голоду помер, но там оставалась сестричка двоюродная, и она сказала, что отец по дороге сбежал…
По дороге на Умшлаг?
Да, по дороге на Умшлаг сбежал и вернулся домой. Я его дома встретила.
То есть на Умшлаг тогда вы не дошли и маму больше не видели?
Больше я на Умшлаге не оказывалась, была там только один раз… И маму больше не видела. Но я хочу еще кое-что о маме рассказать. Мама узнала от Зигмунта Фридриха[80], куда идут поезда, но уже в начале июля 1942 года, еще до акции, она много говорила во дворах гетто о политике. Предупреждала, что надо защищаться, потому что везут в Треблинку на смерть. Никто ей не верил. А однажды вернулся, точнее, сбежал оттуда один человек из нашего дома. Звали его Зихер. Как он выбрался? Вскочил в поезд с одеждой, который отбывал из Треблинки. И тогда моя мама всем приказала: «Живыми не давайтесь. В каждом доме есть топор, поставьте его возле двери, а как немцы придут, защищайтесь. Зачем вам ехать за смертью аж в Треблинку? А так, может, и немца какого топором прибьете?» Я бы хотела, чтобы это о маме добавили. Она того заслужила. Когда думаю, почему я так рвалась отомстить, приходит на ум, что это мне от мамы досталось.
Вы с отцом работали в шопе[81] еще во время Большой акции?
Да, это была кожевенная мастерская на Шченшчливой. Конечно, за это место надо было много денег заплатить. Дал их наш дядюшка, папин брат, он тогда еще был довольно богатый. Вообще-то, работал в этой мастерской только отец, а я – нет. Было такое распоряжение немцев, что муж «прикрывает» жену, то есть если муж работает, это дает жене право на жизнь[82]. Поэтому отец сказал, что я его жена. И это было немножно смешно, потому что хозяин мастерской все время меня уговаривал, мол, бросай своего мужа, ну как ты, такая молодая, можешь быть вместе с таким стариком? А если я предпочитаю
На первом этапе ликвидации гетто (конец июля 1942 г.) облавы на евреев устраивала главным образом организованная по приказу нацистов Еврейская служба порядка. Каждый из ее членов был обязан ежедневно доставлять пять человек на Умшлагплац. Невыполнение этой нормы каралось отправкой в Треблинку.
Зигмунт Фридрих – деятель Бунда в Варшавском гетто. В конце июля – начале августа 1942 г. его отправили узнать маршрут и предназначение составов, которые отбывали в Треблинку. Через три дня он вернулся и рассказал о том, что в Треблинке находится лагерь смерти.
От
В начале Большой акции население Варшавского гетто разделили на две группы – большинство подлежало немедленной депортации в Треблинку, небольшой по численности второй группе до поры до времени позволили остаться (разрешение распространялось также на жен и детей). Во вторую группу входили члены и сотрудники еврейских организаций (юденрата, еврейской взаимопомощи), а также работники немецких предприятий, находившихся на территории гетто, и медицинский персонал. На «последнем этапе» ликвидации гетто (после 6 сентября) 35 000 человек, которым было разрешено остаться, получили особые удостоверения – так называемые номерки жизни.
