после них подписывает свою фамилию, выходит – «Совет двадцати пяти баранов». Это остроумно.
Рассказывают, что опять появились прокламации. Рассказывают, что на днях государю устроили ванну в Гатчине, но он, к счастью, не сел, – прежде смерили градусы. Обнаружилось, что там яд. Строгости в Гатчине большие – всегда нужно иметь при себе фотографическую карточку. Даже гофмаршал Грот без нее не ходит.
Баранов всё врет. На днях рассказал Шувалову, адъютанту Владимира Александровича, что поймал 11 социалистов, хотевших взорвать пороховой погреб, а потом отперся от этой новости.
Шамшин и Ковалевский, вернувшиеся с ревизии, рассказывают ужасы про земства, про все безобразия, которые делаются в провинции.
16 апреля. Был Сологуб. Читал свою статью о братстве, которое он предлагает учредить для борьбы с нигилизмом. «Пора опомниться», – часто говорит он в статье.
Вечером Е.В. долго был у Игнатьева. Игнатьев много ему рассказывал. Все слухи о дарованиях, ожидаемых завтра, лишены всякого основания. Никаких льгот и либеральных мер не будет.
Подпольная деятельность врагов России продолжается. Вздумали в Москве на светлый праздник разбросать прокламации в деревянных красных яйцах. Вот люди с воображением! Правду сказал Жуковский, один из двадцати пяти, что они целый день заняты этим делом, следят за каждым нашим пробелом и сейчас придумывают угрозу.
18 апреля. Заехал Баранов. Говорит, что многие его упрекают в том, что государь живет в Гатчине, что будто он его запугал, но что он узнал об отъезде уже тогда, когда отъезд совершился. Он спросил государя, нужно ли дать знать об его приезде, но государь отвечал, что все равно, что ничего не готово, что три комнаты легко приготовить, истопить. Первое время государь ходил в пальто, а императрица в бурнусе. Государю хотелось скрыться от взглядов любопытных, поплакать над своим горем.
Аресты продолжают производиться. Арестован один отставной артиллерист Лустиг.
20 апреля. Шахматова рассказывала, что ей за достоверное передавали, будто 14 лет тому назад в Сергиевой пустыни был монах, на которого временами находило сумасшествие. Во время одного из припадков он вбежал в трапезную, где собралась вся братия, с раскаленной кочергой и, бросив ее на пол, закричал, что рад, что успел исполнить, что желал. Когда монахи с настоятелем во главе просили его разъяснить, в чем дело, он повел их в покои настоятеля, где им представился портрет покойного государя с оторванными ногами и раной в боку. По уверениям лиц, видевших теперь портрет, на котором тогда сделали наклейки и живопись поправили, раны с ранами, нанесенными государю, совсем тождественны.
Тоже говорят, что 1, 2 и 3 марта в Москве был слышен какой-то особенный звон, – отовсюду казалось, будто из Кремля, а из Кремля – будто с Москвы-реки. Козлов посылал узнавать, откуда этот звон, но добиться не мог никто. Так и осталось загадкой.
Сегодня был монах из Сергиевой пустыни, Павел Петрович, и подтвердил рассказ.
