хотелю. Накинула халат, слепила накрест поясок. Полотенце оставила – вот же иностранщина – бегать теперь за её полотенцами служки должны! Сглупа приняла ракушку.
А что ещё бедному Эфирьяну подарить знаменитости? Перхоть с головы?
Воздушный то ли факью, то ли поцелуй, слетел с ладошки уже в торце перголы, где тусклым светом подмигивала и посмеивалась над любовничками гирлянда предновогодняя.
Вот мать-то её! Вот Шонк пронзила телом ресторан.
Прощай, прощай!
На кустах певичкины трустринги.
Кирьян Егорыч не без труда распутал, греческая загадка разгадываема, снял и понюхал, сжал в комок, уместилось в горсти, бережно сунул в авоську к ракушкам. Взял ещё пива на посошок. И сел на край бассейна, спустив ноги в воду.
Трусы теперь в Кирьяновской коллекции, в стеклянной коробке, на самом видном месте музея редкостей, рядом лупа на цепочке, трусы стоимостью в память не продаст никому, посмотреть приезжайте, хранят, хранят запах моря.
Курит кто-то на третьем этаже, ровно над номером Кирьяна Егоровича.
Море волнуется – раз, море волнуется – два.
Внизу у бассейна копошится служивый мохенджарец.
Хлюпнул отвинченный клапан.
Спускается вода и автоматом подсыхают ноги Кирьяна Егоровича.
Ноги не сокровище. Его предупреждали.
Завтра он снова станет грубым.
А бассейн наполнят свежачком. Без любовного запаха.
И опять тишина, если не считать назойливого стрёкота влюблённо светящегося насекомого.
Дама или он?
Ум шумно за умь заходит. Как восьмимиллиметровая плёнка.
Будто ему семнадцать лет и Смена в руках.
Чтобы он не делал, фотоаппарат был на шаг впереди.
Смена – хорошая девочка и никогда не болела, пока не стала главным танком в пластилиновых играх.
А потом умерло её стекло, заляпанное жиром оттисков.
И она преставилась слепой, и треснутой причём посередине. И со снятой башней, зато с новым дулом.
Что-то небольшое тонкой линией полетело с третьего этажа.
Пролетело, упало в траву, прокатилось и тукнулось о бортик или корень.
Звук глух и пуст как пумс.
Шонк явно развлекалась перед сном, скидывая вниз лишние вещи – словно скорлупу снимала с любовницких яиц.
И вдруг: «Хэлло, видишь, нет? Это тебе!»
Кирьян Егорович разглядел траекторию. Пошарил. Свет слаб. Не нашёл.
– Завтра! – крикнул он.
– Ок! Только очень рано, пожалуйста! Не забудьте. Обязательно обязательно РАНО! Раньше всех, пожалуйста. Спасибо. Пока. Вы были мне будто сказочный добрый мОлодец.
Утром
