Потому что, переболевший ангиной, он шарахается от любого освежающего потока воздуха. Забавно, что так старик пытается избежать рецидива. Но с его убеждениями никто не спорит. Автозатенение стекол на время урока тоже отключили: Кобольд страдает каким-то нарушением зрения, и заявляет, что может работать только при естественном свете. До сих пор не решу, он так проявляет вредность или капризность.
В любом случае, всё это недоступная мне роскошь.
Сижу за столом, подперев голову левой рукой. Передо мной, закрытый учебником, лежит расчерченный лист для гомоку. Сейчас мой ход, но поле почти всё занято, и годных вариантов поставить камень уже нет. А так не хочется проигрывать.
Аврора, думай.
Ставлю ментальный блок на мысли и снова просчитываю варианты ходов.
Справа, сидя за таким же столом, Маркус – мой сводный брат – откидывается на спинку стула и с кривой усмешкой смотрит на меня. Насмешливый взгляд вызывает желание показать ему язык. Но вместо этого выпрямляюсь и принимаю вид заинтересованного слушателя. Меня хватает на пять минут – сложно имитировать интерес, когда все силы уходят на подавление зеваний. Ещё и мысли о предстоящем вечере с упрямой настойчивостью зудят в мозгу, вызывая желание спрятать голову под стол.
Скорее бы наступил день, когда всё это не будет меня тревожить.
Вздыхаю и сосредотачиваюсь на голосе бубнящего историка. Может, прослушивание заунывной лекции избавит от навязчивых дум. Пытаясь вникнуть в суть повествования, обвожу взглядом учебный класс. Большое помещение некогда было читальным залом на втором этаже домашней библиотеки. Отец переоборудовал его в многофункциональную аудиторию, где можно найти что угодно – от пипетки Пастера до симулятора космической станции.
«Ты так будешь до ночи сидеть. Сдавайся».
Маркус говорит мысленно, и голос его звучит так, словно он уверен, что выиграл.
«Не дождёшься».
– … Российское государство в начале двадцать второго века вернулось к монархической форме правления и полностью закрыло свои границы, – учитель облокачивается на кафедру и обмахивается планшетом – ему тоже жарко. Ещё бы, в шерстяном пуловере и фланелевом пиджаке упарился бы кто угодно. Но он упрямо отказывается от включения климат-контроля, и нам всем приходится томиться в душном помещении, как жаркому в духовке.
Снова вздыхаю и перевожу взгляд на лицо учителя. На нём нет ни капли пота. Может, старик действительно, настолько теплолюбив, что ему комфортно в условиях микроволновой печи?
Он преподаёт у нас четвёртый год, и за это время не сделал ни одного замечания. Сначала показалось, что Карл Кобольд равнодушен к успеваемости и дисциплине. Но на втором уроке выяснилось, что требования к уровню знаний у старика нечеловечески высоки, а флегматичное брюзжание в ответ на любое
