месяц уже стены стоят.
А тут хлебаешь это болото, а оно все болото и болото, а хлебать надо. Ну, ладно, буду хлебать. Потому что этого не сделаешь, и дела не будет. Поскорей бы с этой сволочью разобраться, и тогда можно поработать. Разведка, Погранохрана и по производственным Делам разобраться. Тут такая махина, тоже можно крепко поработать.
Коба теперь может вызвать в любой момент, надо иметь в виду.
Комментарий Сергея Кремлёва
В ночь с 19 на 20 ноября 1938 года – с 23.10 до 4.20 – у Сталина прошло очень бурное совещание, в котором приняли участие Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович, Маленков, секретари ЦК Андреев и Жданов, секретарь партколлегии КПК при ЦК Шкирятов, а также Ежов, Берия и Фриновский. Обсуждалась работа НКВД и Ежова, в том числе – в свете заявления Журавлёва.
Читатель уже прочёл достаточно для того, чтобы и без моих пространных описаний понять, что для Ежова, да и для Фриновского, та ночь стала, пожалуй, самой чёрной в их жизни, которая с той ночи всё более стремительно катилась к концу.
Сообщу лишь одну деталь, характеризующую тот момент. В ночь с 19 на 20 ноября состоялось новое назначение Николая Власика. Личный телохранитель Сталина с конца 20-х годов, с 1936 года начальник оперативной группы и начальник отделения 1-го отдела ГУГБ НКВД СССР, он был назначен на место арестованного Дагина начальником 1-го отдела ГУГБ, приняв на себя всю полноту непосредственной ответственности за безопасность Сталина и высшего партийно-государственного руководства страны. Власик вошёл в кабинет Сталина в 2.40, а через пять минут вышел из него уже начальником 1-го отдела ГУГБ.
Однако запись в дневнике Л.П. Берии от 20 ноября 1938 года интересна прежде всего другим. Она даёт очень много для понимания жизни и деятельности Лаврентия Павловича. Это – пусть немного сбивчиво и торопливо изложенное, но Credo, это – его воззрения на то, как и чем должен жить человек, получающий большую власть.
Тогда, в ночь, когда фактически решалась дальнейшая судьба не только Ежова, но и самого Берии, в ночь, которая стала «моментом истины» для всей «команды» Сталина, эмоциональный стресс испытали, конечно же, не только Ежов и Фриновский. Его испытали и все остальные, а уж Берия – больше, чем кто-либо другой, за исключением разве что тех же Ежова и Фриновского. И это, только что пережитое, волнение, всплеск чувств хорошо проявились в сбивчивой дневниковой записи, где, как это вообще характерно для дневника Берии, пунктуация и прочие грамматические нормы то соблюдаются, то не соблюдаются.
Для Берии, как и для Сталина, большая власть – большая возможность делать большие дела. Но так мыслили не все.
За время работы над историей той эпохи я прочёл немало интереснейших рассекреченных её документов. Но раз за разом убеждаюсь, что одним из ключевых свидетельств, важных и нужных для понимания тогдашней ситуации, надо считать заявление М.П. Фриновского от 11 апреля 1939 года. Оно даёт много для понимания такого явления, как перерождение части советской элиты
