оже взяла наушники. Включив в смартфоне фильм, она постаралась сосредоточиться на картинке, но минут через пятнадцать поняла: не получилось. Пришлось остановить воспроизведение и начать сначала. На третий раз удалось вникнуть в титры, но потом опять внимание рассеялось и в глаза настырно полезли кадры ее собственного кино, которое хотелось бы вычистить из памяти как можно скорее.
Картинка того вечера, уже слегка размытая по краям, но все равно досадно четкая, снова и снова демонстрировала мизансцену отчего-то со стороны. Полине приходилось смотреть ее, как одинокому зрителю из пустого зала. Она возвращается домой после спектакля, на кухне сидит муж, приготовивший в этот раз на ужин лишь две бутылки вина, из комнаты доносится бормотание телевизора – ближе к полуночи ожидалась премьера сериала, в котором Полина сыграла второстепенную роль. Но этот звук не нарушал, не разгонял совершенно новую, вязкую тишину дома. В такой поздний час Олег почему-то сидел за пустым столом полностью одетым, разве что все еще в тапочках, не в ботинках. Он налил в бокал вина, протянул ей и монотонным будничным тоном сообщил, что уходит. На шестом году совместной жизни супруг осознал, что жизнь с актрисой не его стихия, ему требуется женщина попроще, земная и понятная. Все-таки у него литературный дар, ему нужна Маргарита, а тут ему, Мастеру, приходится прозябать в тени чужого таланта. Потому ничегошеньки у него не клеится, не движется, не растет…
Олег говорил, говорил, говорил… Монотонным голосом, без пауз, чужими словами и длинными громоздкими предложениями. Какой-то несуществующий, но отчетливо видимый резкий свет бил ему прямо в лицо, вычерчивая каждую складку, морщинку, подсвечивая редеющие на макушке волосы. Полина смотрела на него как завороженная, не в силах произнести ни слова. Да Олегу и не нужны были ее слова, в его заранее заученном монологе посторонние реплики были лишними.
Свою Маргариту он встретил, она ждала в машине у подъезда. Вещи собрал, часть увезет сейчас, за остальными вернется на неделе.
– Даже фамилию мою не захотела брать, ведь Туракова сценически звучит хуже Елизаровой, – с горькой усмешкой подытожил Олег.
После чего поднялся и ушел в комнату за своими сумками. Хлопок закрывшейся двери вывел девушку из ступора. Она взяла со стола бокал мужа с недопитым вином, вылила в раковину и долго, тщательно отмывала прозрачное стекло. Потом забрала свой бокал, пошла в комнату и села перед телевизором. Вокруг царил разгром, – открытые шкафы, выдвинутые ящики с развороченными вещами, как после грабителей, – но Полина этого не видела, не замечала. С прямой спиной, точно натянутая струна, она сидела на краю кровати, механически подносила бокал к губам, делала крошечный глоток и неотрывно смотрела в экран.
В похожем оцепенении прошел развод, раздел какого-то нехитрого совместно нажитого имущества; сувениры, милые мелочи, подаренные на праздники, отправились на помойку. Все эти забавные памятные вещицы, доставлявшие немало приятных, радостных моментов, вмиг превратились в никчемный хлам и показались даже ядовитыми.
Незаметно наступила весна, и стоило жить дальше, но никак не получалось проснуться, очнуться наконец от тяжелого зимнего забытья. Полумертвая дрема не позволяла радоваться, получать удовольствие от жизни, от новых ролей, спектаклей, не пускала даже поехать куда-то, переключиться, развеяться. Мир вокруг казался частью сновидения с размытыми красками, приглушенными звуками. Поэтому, когда с ней связался нотариус и сообщил, что Полина получила в наследство дом на побережье Азовского моря, девушка поначалу решила, что это тоже часть сна, игра воображения, да и не было у нее никого, кто мог бы ей хоть что-то завещать. Нотариус проявил настойчивость, ему удалось пробиться сквозь плотную дремотную пелену и убедить девушку в реальности происходящего. Сколько Полина ни старалась, все равно так и не смогла припомнить родственницу, отписавшую ей дом. У нее вообще с родственниками было негусто: своих родителей она не помнила, вырастила девочку бабушка, и умерла она, когда Полине едва исполнилось семнадцать.
Находился дом в городке Туманган, о котором девушка тоже никогда не слышала. Вряд ли стоило ожидать чего-то выдающегося от такого наследства, но в любом случае Полина восприняла его как дорогой подарок, как шанс наконец-то проснуться.
Поезд дернулся раз-другой, подходя к перрону. Полина очнулась и остановила воспроизведение впустую идущего фильма. Проводница объявила стоянку в пятнадцать минут, и пассажиры потянулись из вагона. Девушка тоже вышла подышать. На перроне она купила бутылку воды и огромный пирожок с картошкой, каких не ела приблизительно с детства. Название станции Полину не интересовало, достаточно того, что здесь все еще царила середина сырого, ветрено-капризного московского мая. Держа в одной руке пакет с бутылкой воды, другой она придерживала у горла края пестрого шерстяного кардигана, большого, уютного и мягкого, как домашний плед. Именно в этой накидке девушка ощущала себя так спокойно и защищенно, что первое время после развода ходила в нем даже дома.
Стоявший поблизости мужичок решил завести беседу, поинтересовался,
