картинки, которую придумали специально для безумного короля.
А потом внезапно улучшение наступило само собой.
И, кстати, поначалу все было не так уж и плохо. В ослабевшем короле прежнего любовного пыла почти не осталось. Он даже не пытался донимать супругу как раньше, поскольку силы были уже не те.
Не осталось их и на управление страной. В итоге, даже при относительно здоровом короле владели Францией всё те же два человека: герцог Бургундский – умный и корыстный, готовый разделить страну с англичанами как хлебный пирог, лишь бы они наелись и не разевали рот на Бургундию; и герцог Орлеанский – весело разорявший отечество ради собственных прихотей.
Болван Шарль слушался их во всем, даже в минуты просветления не понимая, что эти двое пользовались как Францией, так и его женой: один со сладострастным упоением, а другой – с неизменной выгодой. Если же король вдруг начинал артачиться, его как младенца соской усмиряли каким-нибудь турниром или празднеством, по устройству которых все тут были мастера.
Впрочем, тогда Изабо подобные вещи мало волновали. Пускай себе тешатся – ей ведь тоже перепадало. Главной заботой по-прежнему оставались удовольствия, а критерием счастливой жизни было отсутствие всего, что могло бы этим удовольствиям помешать.
И королеве, действительно, мало что мешало.
Шарль, благодарный за заботу во время болезни, позволил ей оставить свой двор в особняке на улице Барбет, где Изабо укрывалась в период безумия супруга. Здесь свидания с Луи продолжились даже при здоровом муже. И были так страстны и часты, что Изабо и сама уже толком не знала, от кого у нее родились почти подряд три девочки – Мари, Мишель и Катрин.
Хотя нет, Катрин – точно от Луи: у нее такие же голубые глаза…
Зазеркалье подернулось странной дымкой, и королева почти вплотную приблизила лицо к отражению.
Какая гладкая кожа. И шея ровная, ни единой морщинки. Как долго они еще останутся такими? И не пропадет ли красота, как и прежнее её счастье – не вовремя и очень быстро?
Не дай, Господи!
Она уже стояла однажды на пороге отчаяния и до сих пор отлично помнит, как прятала под высоким воротом синяки и ссадины на этой шее!
Изабо жадно всматривалась в собственное лицо. «Не хочу, не хочу! – с отчаянием думала она. – Я каменею перед страхами и унижениями! Если Бургундец обвинит меня перед королем, начнется ад хуже того, который был, и я тысячу раз позавидую Луи, потому что он еще легко отделался!».
Пять лет назад у короля снова начались приступы безумия, и герцог Филипп почти приказал ей не покидать особняк Барбет.
Но Лувр – не тюрьма.
В лучшем случае Шарль сидел где-нибудь в темном углу, часами смотрел в одну точку и, пугаясь каждого шороха, испражнялся прямо под себя, хотя стул для испражнений всегда ставили с ним рядом.
Безумие пожирало слабую плоть всякий раз по-разному.
Но порой – бодрый
