смотрел на подъячих, не вставая с лавки. Волосы на голове у него спутались, борода слежалась на сторону.
– Вставай ин скорея. Тотчас велено в приказ доставить, – сказал сердито старший подъячий.
– В приказ? – спросил Ондрейка. – Пошто? Може, посля? К соседке я посулил утром быть рано. Что не разбудила меня, Олена? – обратился он к жене. – Мальчонка шибко занедужил у ей, вовсе ножки отнялись.
– Сказано – в Разбойной приказ велено тебя привесть. Какой мальчонка? Дурень прямой! В толк не возьмешь! Эй, робята, – сказал подъячий стрельцам, топтавшимся в дверях. – Вяжите ему руки.
– Пошто вязать? – крикнула Олена. – Лиходеи вы! Убегёт он что ль? Ондреюшка, родной мой! Отколь напасть такая? Аль поклеп кто взвел? Батюшка! Заступи хоть ты. Чай ведаешь. Ду́рна за им никакого нету.
– Как мне ведать, Олена? Моя изба чай не близко.
– Гони, гони его скорея, – торопил подъячий. – Чего зря язык трепать? И ты, поп, с нами подь, в Приказ.
– Я что ж… Я, как велено… – заговорил поп.
Стрельцы уже закрутили Ондрейке сзади руки и погнали его в дверь. Олена шла за ним, утирая слезы.
Сошли с лестницы.
– Ну, и гони скорея. Кажись, всё, – сказал подъячий и заглянул в свиток[9]. – Э! – проговорил он. – Запамятовал было вовсе. Тут про ученика про ево писано, про Афоньку Жижина. Тоже чтоб взять. У тебя что ль живет Афонька тот? – спросил он Ондрейку.
Но Ондрейка стоял на крыльце, свесив на грудь лохматую голову, словно и не слыхал ничего.
– У нас, – проговорила нехотя Олена.
– Где ж он?
– А послала я его поутру в ране дров нарубить. С той поры и не видала.
– А вон он в крапиве хоронится, – сказала толстая баба, которая стояла рядом с квасником. – Как стрельцов завидел, так и схоронился.
У самого забора, в густой рыжей крапиве проглядывала белая рубаха.
– Эй, ты, Афонька! – крикнул подъячий. – Вылазь что ль.
В крапиве не шелохнулось.
– Волоки его, робята, – сказал подъячий стрельцам. – То-то дурень! Гадает, не видать его.
Трое стрельцов побежали к забору, раздвинули пищалями крапиву. Там на корточках, весь съежившись, засунув голову между колен, сидел парень в белой рубахе, босой.
Стрельцы схватили его, встряхнули и выволокли из крапивы. Парень ревел, упирался, дрожал всем телом.
Кругом захохотали. Во двор набралось за то время много народа со слободы. Каждому охота была узнать, чего к попу Силантью целое войско нашло. Может, какой лихой человек забрался да и забился куда, благо двор просторный, да и строений не мало.
– Ты что ль Афонька? – спросил парня подъячий.
Но Афонька только зубами стучал, слова вымолвить не мог.
– Да самый он и есть Афонька, – заговорила опять толстая баба. – Ведомый вор. Намедни курицу у меня уволок. Тать прямой. Видно хозяин-то добру научает. Тоже лекарь зовется!
– Ты погоди, Мавра, – перебил
В то время писали на полосах бумаги вершка 4 в ширину. Полосы склеивали друг с другом, так что получались длинные полосы, иногда в несколько аршин, и их свертывали трубочкой. Такая трубочка называлась свитком.
