без человеческой слабости здесь не обошлось, но, вообще-то, проблема видится гораздо серьезнее, чем обычно представляют ее ревнители нравственности или любители «клубнички». Не были ли любовные истории Романовых в XVIII–XIX столетиях поиском выхода из монаршего одиночества, попытками прорыва к искренней, простой человеческой любви? Ведь бегство «в женщин», в частную жизнь, даже в скандалы – это и есть бегство от трона, от официального «надо» или «нельзя», это бунт, протест против навязанных родителями и государственными соображениями семейных союзов, каждый из которых представлялся даже не лотереей (это характерно для любой семейной пары), а «русской рулеткой». Правда, убегая на поиски обычной, «земной» любви, властители, не подозревая об этом, из одиночества монаршего попадали в одиночество человеческое. Свободная смена любовников и любовниц – не то средство, которое делает людей счастливыми прочно и надолго.
Возвращаясь к нашей теме, отметим, что различия в проявлении чувственности у Романовых были достаточно существенны, индивидуальность каждого из них окрашивала влюбленности государей в особые краски, требовала различных нюансов в отношениях с женщинами. Кроме того, времена менялись, а вместе с ними менялись и отношения между полами, хотя перемены здесь были менее разительны, чем в экономике, общественной жизни или художественной культуре. Если вспомнить самодержцев, правивших в первой половине XIX века, то можно заметить, что Александр I предпочитал вызывать восхищение окружающих дам, ему нравилось их, как говорили любители смеси «французского с нижегородским», шармировать и он не слишком упорно настаивал на чем-то большем. Его отношения с фрейлинами жены трудно назвать исключительно платоническими, но в их основании лежал нарциссизм, самолюбование, желание нравиться и очаровывать [6].
Николай I, со свойственными ему прямотой и неумением тратить время попусту, старался покорить, завоевать взять приступом приглянувшихся ему фрейлин, актрис или светских дам. Если же это не удавалось, то он разыгрывал перед предметом своей страсти роль средневекового рыцаря или усталого воина (как говорил один из персонажей «Тетушки Чарлея»: «Я старый солдат и не знаю слов любви»). Впрочем, эти различия лишь подчеркивали главное – Романовы не могли, да и не считали нужным скрывать свою повышенную чувственность, неуемное желание находиться в состоянии перманентной влюбленности.
Заметим, что мемуаристы и мемуаристки, которые, уважая истину, не могли вообще закрыть глаза на подобные сюжеты великосветской хроники, в то же время далеко не всегда умели найти верный тон, впадая то в уродливое пуританство и нудное морализаторство, то в совершенно несвойственную им странную игривость. Так, к примеру, баронесса М. П. Фредерикс, рассказывая об альковных похождениях императора Николая Павловича, делала порой удивительно лихие замечания и выводы. «Известно, – писала баронесса, – что он (Николай I. – Л. Л.) имел любовные связи на стороне – какой мужчина их не имеет,
