нюх выискивает среди тянущихся вдоль горы слоёв вони тот, что привёл её к этому ужасному месту.
Слева шумит река Нактон, и слабый сырой аромат доносится сюда еле слышно, смешиваясь сперва с запахом фермерских угодий – химикаты снова испортят негодующим крестьянам урожай, тц, – но благодаря ему Харин улавливает едва заметный след. Фу, кто додумался прятать труп в мусоре? Такое только людям на ум могло прийти, квисины поступают по-другому. Что-то здесь нечисто.
Харин медленно идёт вглубь свалки. И без того слабый свет трёх фонарей у заграждения не достаёт до центра «подковы», но лисице не нужны человеческие приспособления, чтобы видеть в ночи лучше, чем днём. Она доходит до торчащего из мусора ржавого бока какого-то пикапа и замирает. Здесь.
Пахнет сладко и горько. Пахнет смертью, насильственной и жестокой. У неё свой аромат, его ни с чем не спутаешь, если хоть раз видел, как умирает на твоих глазах живое существо от рук другого, такого же, существа.
Харин ищет подсказки: оставшийся от убийцы шаг, отметину потной ладони на кузове старого авто, капли густой чёрной крови. В том, что мертвец, притащивший Харин сюда, – квисин, она не сомневается. Убил его кто? Другой квисин? Что за ерунда, они не поступают так со своими… Сожрать заплутавшего пьяницу, утащить маленького ребёнка в лес и извратить его сущность, лишить разума вдову, уже сгорающую от горя, или утянуть на дно водоёма подростка с разбитым сердцем – вот как поступают квисины. Они не убивают друг друга, тем более не прячут трупы в груде человеческих отходов.
У злых духов тоже есть гордость, она превышает людскую в разы.
Харин трогает языком душный воздух. Гореть тут всё будет через неделю-две, точно – пахнет газом так сильно, что ни о чём думать не получается. Заткнуть бы нос и свалить отсюда, оставив других монстров разбираться с проблемой.
Но нет, ей же больше всех надо копаться в мусоре…
Харин старается дышать через раз, и прыгает на кузов тачки. Та натужно скрипит и нехотя наклоняется к земле. Харин использует вспыхнувшие за спиной хвосты, чтобы освободить пикап из цепкой хватки прочего хлама. Медленно поддавшись напору, автомобиль с грохотом валится на землю вместе с пластиком, сдутыми шинами и железными балками. Харин прыгает в образовавшуюся нишу, откуда тут же вырывается на свободу жуткий смрад.
«Нашла».
Скрюченное тело синнока[15] притулилось в мусорной яме. Харин ахнула бы, но издаёт только скрипящий крик. Священное животное смотрит на неё широко распахнутым глазом, второй слипся от ссохшейся крови. Его бледно-жёлтая шкура покрыта пятнами крови и грязью, она свалялась и облепила рёбра, словно из зверя высосали не только жизнь, но и кровь. У него нет рогов – похоже, это косуля.
«Тот, кто сделал это, заслуживает самой ужасной смерти», – думает Харин с подступающей к горлу паникой. Убийство священного оленя карается и в этом мире, и в загробном, и убийца, если он знал об этом, безумец самой жестокой масти.
Харин ныряет
В корейской мифологии – священный олень.
