нет, никогда! – ответил он горячо.
– Почему ты хочешь знать обо мне? Я чувствую, как вопросы вертятся у тебя на языке.
– Почему хочу знать… Это же очевидно.
– Ты всё испортишь. Мы… мы не так близки, чтобы ты знал всё… И секс здесь ничего не меняет.
– Не меняет, почему? Для меня многое изменилось. – Голос Вано дрогнул. – У тебя и правда есть парень?
– Сейчас нет. Был… случайный секс с незнакомцем в поезде месяц назад.
Вано улыбнулся глазами и спросил осторожно:
– А что за семидесятилетний старик? И Корней?
Вскоре мы остановились на красный перед пешеходным переходом.
Медленно дорогу переходили две старухи, облачённые в чёрное. Иногда я завидовала старухам: снова девственно-чисты, им не надо защищать принципы морали или поступаться ими. Благородная старость – высшая мораль, которую не надо доказывать. Узловатые старушечьи руки ценнее толстых фолиантов, написанных учёными мужьями. На них начертана жизнь целого поколения. Старухи могут со спокойной душой готовить сациви: медленно томить лук в старой чугунной сковороде и мельчить орехи в ступке.
Так делали их бабки и матери, а старухи всё же способны ещё удивить всех новизной древней стряпни.
Я посмотрела на Вано.
Он ждал.
Я прекрасно понимала, что такие, как он, простых вопросов не задают. За его вопросом таились тысячи других. И сегодня мне предстояло ответить на все. Но как быть? Тайной своего богатства я ни с кем не делилась. И всё же надо что-то ответить:
– Это тайна…
– Но ятровки знают.
– Ничего они не знают… только сплетни.
Но Вано уже понял, что я не в силах хранить в себе то, что оставалось тайной девять долгих лет:
– Я обещаю, что никогда и никому не расскажу! Клянусь самой страшной клятвой, что никто не узнает от меня ни слова!
Вано не расскажет. Он внушает доверие. Как памятник, отлитый из бронзы и стоящий на центральной площади. Оплот морали и чести.
Я уже давно никому не доверяла. Не потому, что не хотела, а потому что доверять было, в общем, некому. Я одинока, как перст.
Есть такие люди, которые долго, с детства или с юности, живут в чужих странах. Они уже не свои для родной почвы, и ещё не свои для чужих, иноземных земель, опаливших их своим солнцем, напоивших инородным воздухом и пылью, накормивших заморским птичьим молоком и редкими травами… Они сами по себе, двукровны, двуязычны.
Такие люди одиноки, редко любимы, но для счастья им и не нужно много любви. Достаточно любви одного человека – такого же, как они, из того же теста, из той же среды. Такого же двуязычного и двукровного, с природным костяком, как у них, такого же, подобного белой вороне.
Вот такого персонажа я ждала. Это был бы даже не сказочный принц, а существо ещё более редкое в природе.
– Ты должен знать обо мне кое-что… Я не совсем та, за кого себя выдаю. Когда-то я была очень скромной, доброй девушкой, а
