пный пожар, вывихнутую ногу, внеурочно приехавшую тетю, умерший телефон. Ведь если в первый раз он был приличным и не опоздал, а потом испортился – может быть, это я виновата? Это я его испортила?
Сорок минут опоздания на собственную свадьбу – это точно случайность! Еще с утра мы с ним мило ворковали по телефону – он у себя дома, я у мамы, – и он рассказывал, как ему не терпится увидеть меня в свадебном платье, которое я по традиции заранее не показывала; жаловался, что никак не получается выгладить рубашку так же хорошо, как это делаю я; выбирал между черным в полоску галстуком и вышитым серебристым. Потом меня захватила предсвадебная подготовка: прическа, макияж, последние созвоны с фотографом, рестораном, водителями…
Я только уже у самого загса написала ему: «Ты едешь?»
Ответа не получила.
Но вот, спустя почти час нервов, сотню капель валокордина и десяток неотвеченных звонков, Костя наконец появился на пороге. Наша очередь как раз подходила, и я не стала выяснять, что его так задержало. Двери зала для торжественных церемоний распахнулись, оркестр грянул Мендельсона, мама сунула мне круглый букет белых роз, перевитый лентами, я протянула своему жениху руку и сказала:
– Пойдем.
А он…
Наверное, очень немногие люди могут похвастаться таким опытом, как у меня.
Свадьбы, бывает, играют по несколько раз в жизни. Иногда два или три раза с одним и тем же человеком.
Детей рожают не одного.
Даже Нобелевскую премию некоторые получают по два раза, хотя это прямо запрещено, но если в разных категориях – то можно.
А вот быть брошенной у алтаря – такое только в кино показывают.
Редкий опыт. Почти уникальный.
Обычно трусливые женихи и ветреные невесты сбегают намного раньше.
После слов Кости «Я передумал жениться» я… оглохла.
Я серьезно не слышала, что он дальше говорил.
Все было как в немом кино: он открывал рот, моргал, размахивал телефоном, зажатым в руке, а у меня в ушах стоял только шум прибоя.
Шшуххх, шшшуххх…
Волны бились о скалы в тысяче километров отсюда.
И я сама находилась в тысяче километров от этого зала.
От мамы, которая некрасиво кривила ярко накрашенные губы, выговаривая что-то Косте; от брата, который сжимал горлышко пластиковой бутылки, как будто это шея моего неслучившегося мужа; от тети, которая бегала вокруг нас и махала руками, разгоняя любопытствующих гостей, словно голубей на площади Сан-Марко.
От бабушки. Очень бледной бабушки, которая вдруг начала оседать на землю, беспомощно цепляясь слабыми пальцами за рукава стоящих рядом людей. Брат отшвырнул бутылку, бросаясь к ней на помощь, мама ахнула и застыла с широко открытым ртом, тетя медленно повернулась, в ужасе глядя на нас. На Костю сразу перестали обращать внимание, и он, нервно дергая с шеи галстук, быстро вышел из загса и сел в ожидающее его такси.
Мой племянник записал все это на видео. Прислал мне файл на следующее утро. Маленький жестокий ублюдок. Люблю его.
Я могла бы рассмотреть свой самый ужасный час в жизни в мельчайших подробностях. Даже услышать, что говорил Костя, – узнать ту причину, по которой он передумал. Но я запретила всем говорить мне об этом.
Я пока не готова узнать.
Пусть видео лежит в облаке и ждет момента, когда я смогу его посмотреть.
Когда-нибудь.
Подготовка похорон бабушки заняла все свободное время. Некогда было даже поплакать. Я ехала с ней в «Скорой» прямо в свадебном платье. И в нем же сидела на банкетке в холодном коридоре, обнимая маму изо всех сил. Кто-то подобрал мой букет и приволок его домой, когда мы вернулись из больницы, где уже некого было ждать. Я вспомнила, что бабушке он очень нравился, и положила его к ней в гроб.
После поминок мы с мамой стояли у подъезда дома и смотрели на десять коробок с моими вещами, которые только что выгрузили из «Газели» к нашим ногам. Вся моя жизнь с Костей, последние три года. Куда их теперь?
Куда мне теперь? Я ведь в его квартиру купила занавеску для душа со «Звездной ночью» Ван Гога, и там на кухонном подоконнике стоит горшочек с авокадо, выращенным из семечка моими собственными руками. Там был мой дом. А теперь его нигде нет.
– Забирай себе бабушкину квартиру, Варь, – сказала мама.
– Почему? – удивилась я. – Ты можешь ее сдавать.
– Я там выросла. Не смогу выбросить ни единой салфетки и убью чужих людей, если они поцарапают пианино, на котором я училась играть. А тебе надо где-то жить.
Так
