проснётся.
Ты, брат, извини, но сейчас не получится, сказал смущённый Разумихин, когда Раскольников вернулся к мысли о совместном проживании. Хваткий попович, оказывается, давно перебрался во флигель при доме Фунтусовых, ясное дело, для педагогических удобств. Видать, далеко продвинулся в немецкоязычной практике, оттого и в коммуну редко захаживал, вдобавок в последний свой визит избил пана Капсулецкого, – совсем не в связи с польским вопросом, – а чтоб не смел своего вшивого Мицкевича равнять с нашим Пушкиным. Зато всех знавший Разумихин свёл Раскольникова с Бакстом – издателем и просветителем из соплеменников Генриетты. Его взяли корректором, пару раз удалось выхватить у шустрой родни Осипа Игнатьевича перевод немецких гигиенических брошюрок – о вреде онанизма и о пользе водолечения. Появился заработок, Раскольников снял жильё в Столярном переулке, поближе к типографии. Бакст обещал доверить ему перевод штраусовой «Жизни Иисуса», – богатая идея, если, конечно, церковная цензура не зарубит kulturinitiative6, – на этом трёхтомнике студенту год можно безбедно прожить.
В коммуне он больше не бывал, о Генриетте ничего не знал, единственное, о чём сожалел, – что так и не довелось ему поносить опойковых сапог.
Глава IV. ВИЛКА
Обыкновенное питерское непроглядное зимнее утро, угрюмые потёмки углами внутрь… Одно лишь мгновение ему так казалось, полное, чистое, правильное мгновение, – но стоило растереть глаза от осевшей под веками мути, как тут же стало ясно, что дурной издевательский сон не рассосался, и что он, аки пёс смердящий, валяется на дерюге в тёмной конуре с подпёртой дверью. Ужас случившегося продёрнул внутренности будто холщовой тряпкой, от кишок до горла, слюна резко загорчила. И вдобавок это томительное позорище между ног – дыбится мачтой, ожидая толстомясых парусов…
Свет сочился из щели под дверью и ещё сверху из крошечной дырочки золотой пыльной стрелкой. Было тихо в квартире, ни шагов, ни голосов. Он ударил по двери, потом уперся в щербатые кирпичи и нажал на неё ногами, – скрипнула, но не поддалась, толстые доски были пригнаны плотно, как и засов снаружи.
– Эй!
Никто не отозвался. Он по-заячьи выбил дробь по доскам.
– Эй, ведьмы, где вы там? Открывайте живо!
Их дома нет, ясное дело. Но как воспользоваться… Дверь содрогалась вместе со всей будкой. Вот он, засов гуляет, подцепить бы чем-нибудь, ах, чёрт!
– Сдохли вы там, что ли! Ха, так вам и надо! Выпустите меня только, ведьмы, суки, гниды!
В остервенении он бился о доски. Нужда, между прочим, тоже поджимала.
– А ну уймись! – раздался властный голос. Засов звякнул, дверь распахнулась. – Ишь, разбушевался, как мышь под корытом. Глянь, Лизка, какой зверь у нас ахтительный.
Алёна Ивановна была в нарядном
Культурное начинание.
