сердечный? «Дружочек сердечный», то бишь молодая профессорская жена, разливающая чай, охотно соглашалась и с мужем, и с Оккамом… и вообще на многое была согласна, стреляя в Раскольникова чёрным пламенем очей. Здесь крылась causa proxima14 скорого прекращения его визитов в гостеприимный дом ментора. Мадам Семендяева долго облизывалась на любимого ученика и в конце концов напрямую предложила поехать в номера, – после чего он, как Иосиф от Пентефрии, вынужден был бежать из дома фараонова: не готов он был гадить на плешь наставника, а супруге его предоставить jus prima noctis15 – согласно той же бритве Оккама. Хотя была она весьма смазливой волоокой хохлушкой с тонким ароматным шлейфом обдуманной неподмытости. Что до Раскольникова дошло много позднее.
Пока университет был закрыт, Раскольников занимался по собственной программе и всё время, что удавалось выкроить в хлопотах выживания, просиживал в Императорской библиотеке; с Семендяевым же виделся на публичных чтениях модной расстриженной профессуры, куда энтузиастически рвалась передовая общественность. К весне ему удалось состряпать ещё один опус, уже не реферат, а скорее confession de foi16. Назывался он «Право на справедливость», и логически безупречно в нём проводилась анархическая мысль, что такого права нет и быть не может, мы, по формуле Ульпиана, umbra et imaginibus utimur17, но, не существуя, оно функционирует, и мы его применяем и даже делегируем. Профессор принял бывшего любимца холодно, наверняка уязвлённая Пентефрия оговорила Иосифа Прекрасного, а ознакомившись с сочинением, окончательно заледенел. Э-э, вам бы, сударь, сменить э-э тему… Что-нибудь из jus civilis… э-э, или из jus criminalis… Почуяло сердце действительного статского советника, под что подкоп ведётся. К чаю не пригласил, о научном поприще не заикнулся. Бог с ним, со старым бараном, у него без того изо рта трупом пахнет.
Во всех дальнейших испытаниях – злоключениях – развлечениях задушевная мысль – о праве как модусе справедливости – не оставляла Раскольникова. Соглашаясь с мнением Аристотеля, высказанном в «Никомаховой этике», что справедливость представляет собой пропорцию, он попутно продолжал исследовать соотношение её частей непосредственно в житейских треволнениях и опытах социальных несуразностей. Какой бы подёнщиной он не занимался, по каким углам не ютился, ум его был эксплуатируем всё той же зудящей темой: справедливость должна сделаться принципом организации права, а оно, в свой черёд, должно учредить и справедливый общественный порядок. Восстановившись спустя два года в университете, он представил новый доклад и даже выступил с ним на факультетских чтениях. Название было вроде цыганочки с выходом – «Право на несправедливость», далее следовал вполне доказательный перепляс: понятия эти, а именно «право» и «несправедливость», сущностно синонимичны, функционально подобны, а разведены чисто риторически. Право обязано само создавать и провоцировать
Ближайшая причина.
Право первой ночи.
Исповедание веры.
Пользуемся тенью и подобием.
