надень. Тьфу, жульё, выжиги, мошенники кругом. Честного человека увидешь мельком, да и то в зеркале, вот и воешь с волками на одной поляне.
Ведьма разволновалась не на шутку. Собирая свои дебеты-кредиты со стола, трясла счётами, стучала кулачком, квитки валились у неё из рук, в конце концов уронила вставочку под стол и долго под ним кряхтела.
– А фараоны! – вскричала она, выпрямившись с кровяным лицом. – Вот где обиралы! Знаешь, сколько я квартальному на слам кладу?!
Раскольников с усмешкой возразил, что Алёна Ивановна сама не без греха: она обманывает – её обманывают, вор у вора дубинку украл…
Процентщица возрадовалась.
– Кого обманывают – те самые главные обманщики и есть! Сами себя надувают! Доверился такой мазурику, тот его обобрал, как медведь малину, а почему? Потому что он прежде себя обманул, что в людях разбирается или что горазд дела обтяпывать. Остался голым – и что, поумнел? Как же – дальше себя обманывает, что это, мол, кара ему Господня за грехи или испыт такой судьбой положен… Таких только и давить, всё равно спасибо скажут.
Да тут целая философия, дивился Раскольников, ножа не просунуть. Натура монолитная, что в этическом отношении, что в эстетическом.
– Алёна Ивановна, оставь мне чернил и бумаги, кое-что записать хочу.
– Письмо кому?
– Нет, не письмо, мысли кое-какие, чтоб не забыть.
– Мысли у него! Откуда? В листочках вычитал? Чего ж записывать: забыл – посмотришь.
– По-твоему, все мысли из книжек. У меня и свои в голове водятся.
– Знаю твои мысли, все две штуки. «Алёна Ивановна сука», «обману и убегу», – это не мысли, а глупости, вроде чесотки. Таракан в ухо залезет – и то на мысль больше походит. Лизка, завтра картошки отвари, с бурой смешай и шарики раскидай, не то тараканы у нас скоро мебель вынесут. Вот мысль! – видал? И ты бы ходики починял – ничего бы в башке и не чесалось.
Хозяйка покачала гирьку у ходиков.
– Отстань ты со своими ходиками! – крикнул Раскольников. – Часы мои отдай, что тебе заложил!
– С каких таких коврижек? Я от тебя рубля не видала.
Раскольников резко поднялся с дивана. Орясина тут же выросла рядом под потолок.
– Ну, знаешь… После того, как я тут… у тебя…
– А, так мы продаём себя? Нет, скажи, студент, – приторговываешь собой по маленькой?
У Раскольникова свело зубы, горло, кулаки. Оборвать гирьку с ходиков и гвоздить кистенём по головам. Но цербер нависал, смердя луковым дыханием. Ведьма впала в обычное своё юродство.
– Чем тебя я огорчила, ты скажи-и, любезный мо-о-ой!.. Будет, не серчай. Уломал козу Егорка. Можешь не платить, я твои часики наверстаю. А процент из тебя сладеньким вы-ыпью-ю…
Назревали вечерние страстные ласки. Во взбешённом Раскольникове
