говорит он недовольно.
Олимпиада Марковна совершенно наивно взглядывает на него.
– Какие, батюшка, выражения?
Отец махает рукой и отвертывается. Олимпиада Марковна вдруг ни с того ни с сего обращает свой взор на меня и как-то по-детски восклицает:
– Ах, какой красавец Ванечка-то стал!
Я наклоняю голову к тарелке.
– Да, ей-богу, получше тут всех, – продолжает таким тоном Олимпиада Марковна, как будто кто-нибудь возражает, – ей-богу, красавец, – упорствует она.
И при этом она ласково треплет меня по голове, цепляя рукавами себе в тарелке.
– Отставь от себя, пожалуйста, тарелку, – замечает отец.
– Зачем, батюшка?
– Она ведь тебе мешает.
– Нисколько не мешает, – возражает Олимпиада Марковна и прибавляет в раздумье, улыбаясь: – Поручик Немешаев… у Евгения на свадьбе плясал. Ей-богу, Ванечка! «Ей-же-ей», как девки знаменские говорили… Помнишь, Алешенька?
– Отстань ты от меня с глупостями, – сердито говорит отец, – не помню я ничего.
– Да как же, батюшка, не помнишь? Прошлым летом-то.
– Да отстань ты!
Олимпиада Марковна злобно взглядывает на него.
– Что же это ты, Алешенька, как зверь какой стал, слова нельзя сказать!
– Хорош «Алешенька», – перебивает отец, – шестьдесят три года малому, а она: «Алешенька».
– Да ну что ж, ругай, ругай! – деланно покорным тоном говорит Олимпиада Марковна, – авось не надолго вам досталось! Может, и умру скоро…
– И отлично сделаешь!
– Да я и сама думаю, что отлично… Земля меня забыла, окаянную…
И так далее…
А иногда у нас происходит такой разговор.
Олимпиада Марковна, бродя по комнатам, заходит ко мне и усаживается около стола, на котором я пишу. Сначала она берет или словарь, или старый задачник и читает, не отрываясь, около часа, иногда только раздумывая вполголоса: «…107 аршин черного сукна, 150 зеленого, заплатив за все это проценты с капитала в 17 120 рублей…» Вот купцы-то нынче как стали жить! – восклицает она при этом.
Потом кладет задачник и тащит какую-нибудь бумагу.
– Пожалуйста, Олимпиада Марковна, не путайте, – говорю я, – не берите, пожалуйста.
– Да я, батюшка, не беру ничего, – возражает Олимпиада Марковна, – что ж я, дура какая-нибудь?
– Да как же не берете?
– Ах, господи, как будто уж нельзя и посмотреть!.. Ты теперь, говорят, во всех газетах пишешь.
– Так вы бы попросили, я сам могу дать.
Олимпиада Марковна вдруг злобно швыряет рукопись и подымается.
– Да мне и не нужны твои паршивые стихи! – говорит она пренебрежительно. – Ты думаешь, что ты теперь вправду Аполлонский!
Под
