– лупоглазый, настырный, щетинистый, с темпераментом терьера, верноподданно вздрагивающий при имени Президента, жадно, голодными глазами провожающий всякую юбку, будто в нее обернуты не женские ноги, а обрезки собачьей колбасы. «Стадия спикера» – так обозначался этот выразительный, но быстро проходящий момент.
– Я привыкла общаться, – сказала девушка. – Работала учительницей в младших классах. Преподавала рисование. К каждому ребенку нужно было найти подход.
– Мужчины, с которыми вам теперь приходится общаться, – тоже дети. Иногда дурные, глупые, злые, но все равно – дети.
– Вы очень интересный, содержательный человек, – произнесла девушка, оглядывая Стрижайло, как барышни оглядывают мраморную статую в Летнем саду, ища на ней и не находя фиговый лист.
За время этого краткого диалога неутомимый и неугомонный дух пробовал множество ролей, менял множество обличий, словно в желудке у Стрижайло находилась костюмерная, которой умело пользовался крохотный оборотень. Последовательно принимал образ монаха вновь открытой Соловецкой обители, маршала Жукова в период наступления на Зееловские высоты, премьера Великобритании Дизраэли, вождя курдов Аджалана. Проделав все эти головокружительные трансформации, он превратился наконец в лидера компартии Дышлова, напоминавшего снеговик. Будто там, на банкете у Семиженова, весь торт-мороженое с марципанами и шоколадом достался Стрижайло и не таял все это время в желудке.
– Ну что ж, – по-простому, снижая уровень разговора, сказал Стрижайло. – Раздевайся. Давай-ка попаримся. Говорят, в баньке парок в самый раз.
Она мило улыбнулась, удалилась в комнату. Сквозь открытую дверь, глядя в лазурную глубину бассейна, Стрижайло слышал, как нежно цокнули упавшие на пол туфельки, зашуршала одежда. Через несколько минут на пороге появилась девушка, стройная, с узкой талией, овальными, как у виолончели, бедрами, приподнятыми, сохранившими сферичность грудями, серебристыми подмышками, которые она обнажила, забрасывая за плечи распущенные волосы.
Стояла, сжав колени, будто стискивала бедрами золотистого котенка. Улыбалась, позволяя любоваться собой. Восхищение Стрижайло было восторгом внутреннего демона, который перескочил из «стадии Дышлова» в «стадию Жванецкого» – маленький толстопузик растопырил в чреве короткие ножки, заглядывал в рукопись, подымая от бумажки глаза, переводя их на девушку. Толстенькие щечки раздулись, и он издал опустошающий его звук: «Пуфф!» Стрижайло воспроизвел этот звук восхищения, тихо ахнув:
– Купальщица с картины Бенуа, где он рисовал маркизу в укромном бассейне Версаля… Скорее в сауну…
Он прихватил из комнаты простыню, взял обнаженную гостью за руку. Изысканно, пританцовывая менуэтом, провел ее к застекленной двери, отворил. Из прохладного просторного объема они оказались в тесной, светящейся от жара сауне. Дощатые полки побелели от раскаленного воздуха. Повсюду
