Под фургоном лежала полная женщина с неестественно вывернутой шеей. Ворот куртки покрывали размытые дождем струйки засохшей крови из разорванной мочки уха, из которой выдрали серьгу. На тенте фургона виднелась надпись: «ВЭРА ЛЁВЕНХАУПТ И СЫНОВЬЯ». Сыновей поблизости не было.
– Это не кметы, – стиснула зубы Мильва. – Это купцы. С юга шли, от Диллингена и Бругге, тут их и накрыли. Скверно, ведьмак. Я уж мнила тут к югу свернуть, а теперь, ей-бо, не знаю, что делать. Диллинген и весь Бругге уж точно в нильфгаардских руках, здесь нам к Яруге не пройти. Надо дальше на восток двигать, через Турлуг. Там леса и безлюдье, туда армия не пойдет.
– Дальше на восток я не поеду, – возразил Геральт. – Мне необходимо попасть на Яругу.
– И попадешь, – неожиданно спокойно ответила она. – Но по более безопасному пути. А двинешь отсюда на юг, прямо в зубы нильфам попадешь. И ничего не выгадаешь.
– Время выгадаю, – буркнул он. – А если ехать на восток, значит, снова его упущу. Говорил же – не могу я себе этого…
– Тише! – вдруг сказал Лютик, поворачивая коня. – Перестаньте на минуту болтать.
– Что такое?
– Слышу… пение.
Ведьмак покачал головой. Мильва хихикнула.
– Чудится тебе, трубадуй.
– Тихо, сказал! Заткнитесь! Кто-то поет, говорю же. Не слышите?
Геральт скинул капюшон, который Мильва обозвала капором. Мильва тоже прислушалась, потом глянула на ведьмака и молча кивнула.
Музыкальный слух не подвел трубадура. То, что казалось невозможным, оказалось правдой. Они стояли в сердце леса под моросящим дождем, на дороге, усеянной трупами, и слышали пение. Кто-то приближался с юга и пел бодро и весело.
Мильва дернула поводья вороного, готовая бежать, но ведьмак жестом остановил ее. Его это заинтересовало. Потому что доносящееся до них пение не было грозной, ритмичной, гудящей многоголосицей марширующей пехтуры или задорной песенкой конников. Оно не вызывало страха. Совсем наоборот.
Дождь шумел в листве. Уже можно было различить слова песенки. Веселой песенки, казавшейся в этой панораме войны и смерти чем-то чуждым, неестественным и совершенно неуместным.
Гляньте, там в бору-борочке да волчишко пляшет,
Зубья щерит, резво скачет и хвостишком машет.
Ты чего такой веселый, бестия лесная?
Иль жены не подыскалось? Не нашлась такая?
Ум-та, ум-та, у-ху-ха!
Лютик вдруг рассмеялся, вытащил из-под мокрого плаща лютню, не обращая внимания на шипение ведьмака и Мильвы, рванул струны и подхватил во весь голос:
Гляньте, серый волк патлатый стонет под горою,
Морда в землю, хвост под брюхом и слеза рекою.
Ты чего такой унылый, бестия лесная?
Ох, женился я по дури! Ох, судьбина злая!
– Ум-та, ум-та, у-ху-ха! – подхватили совсем близко многочисленные
