моя естественная плавучесть с каждой секундой катастрофически уменьшалась.
Тут надо бы вспомнить русскую поговорку «все, что ни делается, – к лучшему». Когда мы в срочном порядке готовились к выполнению этой задачи, была команда выдать всем валенки. Незнакомый мне старшина, занимавшийся этой процедурой, когда всему взводу валенки были выданы, вдруг заявил, что они кончились. Ну, мне всегда «везет», на мне всю жизнь что-нибудь кончается, даже дефицитные сигареты после войны или билеты на поезд. Вот и валенки на мне закончились. Ладно, хоть бойцам всем досталось. Ждать, когда старшина принесет со склада, не было времени, и я увел свой взвод на назначенное место.
Здесь же, в этой полынье, я поблагодарил судьбу, что на мне не валенки, а сапоги. Валенки бы быстро набухли водой, и еще сильнее тянули бы ко дну или вовсе могли сползти, и я бы остался босоногим. А если прибавить к этому, что плавать я вовсе не умел, то, переиначивая слова славного русского поэта Сергея Есенина, можно было сказать: «Стыдно мне, что я раньше не плавал, горько мне – не умею теперь!» Понятно, что неизбежным следствием всех этих драматических обстоятельств могло быть только полное окончание моей фронтовой, и не только фронтовой, жизни.
Этот мой недостаток часто отражался и в моих послевоенных аттестациях, где указывалось на мое «недостаточное физическое развитие», хотя я неплохо ходил на лыжах, бегал кроссы, прыгал в длину, в высоту, отлично стрелял.
Спасло тогда меня то, что поблизости постоянно шел штрафник-ординарец, которого я выбрал в срочном порядке во время получения валенок. Срочность, с которой мне подчинили взвод, не дала возможности тогда узнать, а тем более запомнить фамилию или даже имя этого бойца. Уже потом я узнал это, но запомнил только имя его – Женя. Наверное, потому, что из-за его молодости все именно так к нему обращались. Увидев, а скорее, услышав мое барахтанье в воде и безуспешные попытки выбраться из ледяного крошева, он, оставаясь на твердом льду, догадался лечь и как можно ближе подползти на край этой злосчастной полыньи. За мушку протянутого им автомата, к которой мне с трудом удалось дотянуться, я и уцепился. Он медленно потянул меня к краю проруби, которая едва не стала моей могилой. Наконец, обламывая непрочные ее края, мне с помощью моего спасителя удалось выбраться на твердый лед. Всю остальную часть пути по реке мы преодолевали уже ползком, чтобы не повторить случившегося. Да, оказывается, и не мы одни.
Командир роты капитан Сыроватский тем временем ждал, когда рота подтянется. И когда мы с ординарцем еще не выбрались на твердый грунт, немцы открыли огонь. Видимо, сосредоточение роты у крутого, как оказалось, многометровой высоты берега Друти не прошло незамеченным для противника. А может, наши уже начали атаковать его передний край.
Перестрелка все более усиливалась, и вот уже вместе с разрывами гранат стали слышны крики, среди которых заметно выделялись весьма крепкие русские выражения. Это наши, нагрянув на противника
