style="font-size:15px;"> Панкратов поднялся.
– Клевета, говоришь? В чем же клевета? В том, что чуть ли не весь народ объявили «врагом народа»? Или сам ты не пример самоистребления? Может, ты перестал быть большевиком и превратился в цепного пса Гитлеров и Чемберленов? Ты случайно не продавал Сибири японцам, а Украины – немцам? Не слышал, почем на рынке идет Кавказ и сколько марок платят за Крым?
Лицо Виктора Семеновича исказилось. Он держал руку на груди – вероятно, у него схватило сердце. Но говорил он по-прежнему спокойно – только большая ненависть дает силы быть таким спокойным.
– Ну что же, кажется, ты полностью высказался – теперь моя очередь. Садись, садись, нечего маячить перед глазами! Так вот – находимся мы с тобой точно в одной камере, от этого никуда не денешься.
– Хотелось бы деться – охрана не пустит!
– И это верно – охраняют нас бдительно. Но почему? Как случилось, что оба мы брошены в тюрьму: я – правительством, за которое сражался, ты – правительством, против которого боролся. Я – друзьями, ты – врагами…
– Что до меня, то более или менее ясно.
– Спасибо, что хоть это признаешь. Значит, все дело во мне? Давай и со мной разберемся. И тут я тебе скажу такое, после чего обрадуешься, хоть и преждевременно. Я не знаю, почему меня арестовали. Больше того – я не понимаю, отчего арестовывают таких, как я, почему все это приняло массовый характер. Хочу понять, бьюсь над этой мыслью, догадываюсь, но полностью – нет, еще не знаю!
– А чего проще? Самоистребление!
– Уже слышал: Левиафан пожирает свои внутренности. Неумный, ограниченный ты человек! Разве это объяснение? Я спрошу тебя: почему дошло до самоистребления? Где причина того чудовищного конца, о котором ты каркаешь? Ничего ты на это не ответишь, ибо не может быть ответа на то, чего и в помине не нет. В тебе просто ожили старые твои чаяния. Все эти годы ты об одном мечтал – чтобы мы рухнули.
– Но ты не отрицаешь, сам-то не отрицаешь же – странное и непонятное творится? Так ведь?
– Да. Так. Странное и непонятное. Пока еще странное, пока еще непонятное, завтра, может быть, все объяснится.
– Короче, самоистребление отрицаешь?
– А ты думал: признаю? Наивен ты, однако! Скажу тебе иначе. В стране происходит что-то болезненное, какая-то хвороба охватила могучий, растущий организм нашего молодого общества. Я еще не уверен, не ваша ли это работа, многочисленных врагов наших внутри и за границей? Зато я полностью уверен в другом: нет, не сломит нас временная болячка, перемучимся, воспрянем – будем еще здоровее прежнего.
– Хе-хе, и ты, это самое, – переболеешь и воспрянешь?..
– Стоит ли говорить обо мне? Завтра меня вызовут, узнаю, в чем меня обвиняют, кто меня оклеветал. Надеюсь, разберутся.
– Разберутся, после того как не разобрались с сотнями твоих товарищей,
