друзьями…
Я ужасно опоздал (меня приводит в отчаяние собственная непунктуальность; подумать только, что при дворе пороков, называемом цивилизованным миром, в Каракасе, она была моим особым отличием, одной из самых характерных привычек!).
И теперь я все испортил: женщина глядела на закат, а я внезапно возник из-за камней. Неожиданно появившийся, обросший, да еще при взгляде снизу, я должен был показаться страшилищем.
В любую минуту за мной придут. Объяснений я не приготовил. Я не боюсь.
Эта женщина не только играет под цыганку. Меня поражает ее отвага. Она ничем не дала понять, что видит меня. Ни малейшего невольного жеста, даже веки не дрогнули.
Солнце все еще стояло над горизонтом (то было не солнце, а лишь его видимость – я взошел на холм, когда оно уже село или вот-вот сядет, и мы видим солнце там, где его нет). Я торопливо вскарабкался по камням и увидел женщину: цветной платок, руки, обхватившие колено, устремленный вдаль взгляд – все то, что делало мир ярче. Я с трудом перевел дух. Скалы, море словно поплыли перед глазами.
Подумав о море, я услышал его шум, его движение, его усталый ропот – оно было рядом, оно точно было за меня. Я слегка успокоился. Вряд ли женщина могла слышать мое дыхание.
И тут, чтобы отсрочить миг, когда придется заговорить, я открыл старый закон психологии. Обратиться к женщине лучше с высокого места, глядя сверху вниз. Это физическое преимущество отчасти компенсирует мои недостатки.
Я поднялся повыше. Новые усилия еще больше удручили меня. Мне стало не по себе:
от поспешности: я просто вынужден был заговорить с ней сегодня же, если я не хотел ее напугать – в этом пустынном месте, в этот сумеречный час, – мне нельзя было медлить ни минуты;
от всего ее облика: словно позируя невидимому фотографу, она была спокойна, как вечер, только еще абсолютнее; и мне предстояло нарушить ее покой.
Начать разговор – рискованное предприятие. Есть ли у меня голос?
Долго смотрел я на нее из-за камней. Потом смутился: она еще подумает, будто я подглядываю. И вышел вперед, наверное, слишком внезапно, однако грудь ее вздымалась так же ровно, женщина так же задумчиво смотрела вдаль, точно я был невидим.
Это меня не остановило.
– Сеньорита, вы должны выслушать меня, – сказал я в надежде, что она не снизойдет к моей просьбе, от волнения я забыл приготовленные фразы. Мне подумалось, что обращение «сеньорита» здесь, на острове, звучит нелепо. К тому же фраза была слишком категорична (в сочетании с внезапным появлением, вечерним часом, безлюдьем).
– Понимаю, что вы не удостоите… – продолжил я.
Уж не помню всего, что я сказал. Я был почти невменяем. Говорил размеренно и негромко, с настойчивостью, придававшей словам некий неприличный смысл. Снова назвал женщину «сеньорита». Потом замолчал и стал смотреть на мирный закат, надеясь, что это общее занятие сблизит
