и, смешиваясь со снегом, захватывали новое пространство; все, что еще оставалось в границах видимости, затянула серая пелена.
Наконец Самурай и его люди закончили работу и взвалили на плечи вязанки хвороста. Приближалась зима – надо запасаться дровами. Вытянувшись в цепочку, как муравьи, люди возвращались в долину берегом речушки. Снег падал им на лица.
В глубине долины, в окружении холмов, поросших увядшей растительностью, стояли три деревни. Все жилые постройки в них были поставлены так, чтобы холмы оставались за спиной, а фасады смотрели на поля. Благодаря такому расположению можно прямо из дома издали увидеть незнакомца, появись он в долине. Стоящие в ряд, будто придавленные к земле хижины с крытыми соломой крышами. В каждой под потолком устроен сплетенный из бамбука навес, где сушатся хворост и трава. В хижинах темно и воняет, как в хлеву.
Самураю было известно все, что делается в трех деревнях. Когда умер его отец, князь пожаловал семье эти деревни и земли как наследство. Теперь Самурай, как старший сын, должен по первому приказу собирать своих крестьян на работы, а в случае войны без промедления привести отряд в распоряжение своего военного начальника господина Исиды.
Жилище Самурая выглядело получше хижин, где жили его крестьяне, хотя являло собой всего лишь несколько крытых соломой строений. От крестьянского подворья оно отличалось наличием нескольких амбаров и большой конюшни. Все это хозяйство окружал земляной вал. Правда, в сражении такой вал вряд ли бы помог. На возвышающейся над долиной с севера горе сохранились остатки крепости, принадлежавшей прежнему хозяину здешних мест, который был разбит войском князя. Теперь, когда военная смута в Японии закончилась и князь стал самым могущественным даймё[1] в Митиноку[2], род Самурая в таких сооружениях не нуждался. Несмотря на разницу в положении, Самурай работал в поле наравне со слугами, выжигал с ними в горах уголь. А его жена вместе с другими женщинами ухаживала за коровами и лошадьми. Три деревни обязаны платить князю подать: шестьдесят пять канов[3] – шестьдесят с заливных полей и пять с суходольных.
Временами налетал ветер, поднималась вьюга. За Самураем и его людьми по дороге тянулась длинная цепочка следов. Никто не трепал языком, шли в безмолвии, как послушные быки. Подойдя к деревянному мостику, нареченному местными жителями Мостом двух криптомерий, Самурай увидел застывшего как изваяние Ёдзо. Как у всех остальных, волосы Ёдзо припорошил снег.
– Ваш дядя изволили прибыть.
Самурай кивнул, снял с плеч вязанку и положил к ногам Ёдзо. Самурай походил на живших в этом краю крестьян: те же глубоко посаженные глаза, скуластое лицо, и пахло от него тем же – землей. Так же немногословен и скуп на эмоции. Визиты престарелого дяди вызывали у него тяжелое чувство. После смерти отца к Самураю по праву старшего сына перешел контроль над главной ветвью рода Хасэкура, однако по всем делам он все еще советовался с дядей, который вместе с отцом Самурая участвовал в нескольких походах в составе княжеского войска. В детской памяти Самурая осталась картина: дядя с красным от выпитого сакэ лицом, греясь у очага, устроенного в полу, говорил ему:
– Року, погляди-ка! – И показывал темный шрам на бедре.
Это был след от пулевой раны, которую дядя получил в сражении с войском клана Асина при Суриагэхаре. Он очень ею гордился. Но в последние четыре-пять лет дядя заметно сдал и всякий раз, появляясь в доме Самурая, начинал за чашечкой саке жаловаться на жизнь. И излив душу, уходил, волоча покалеченную правую ногу.
Оставив слуг, Самурай стал подниматься по тропинке к дому. В просторном сером небе плавали снежинки; дом, амбар и другие постройки вырастали перед ним, своими темными очертаниями напоминая крепость. Из конюшни пахнуло соломой вперемешку с навозом, лошади, услышав шаги хозяина, били копытами. У входа в дом Самурай тщательно отряхнул прилипший к одежде снег. Войдя, он увидел у очага дядю. Тот грел руки у огня, вытянув больную ногу. Рядом в почтительной позе застыл старший сын Самурая, которому скоро должно было исполниться двенадцать.
– А‑а, это ты, Року? – Дядя зашелся в кашле – видно, вдохнул дым из очага.
При виде отца Кандзабуро понял, что спасен, и, поклонившись, убежал на кухню. Дым из очага спиралью поднимался к закопченному потолку по свисавшему сверху длинному шесту с крюком, за который, когда возникала потребность в горячей воде, цепляли чайник. На этом самом месте при отце и теперь при его старшем сыне решались самые разные вопросы, улаживались распри и споры между жителями близлежащих деревень.
– Я был в Нунодзаве, видел господина Исиду. – Дядя снова закашлялся. – По поводу земель в Курокаве… Господин Исида сказал, что от замка ответа еще нет.
Не говоря ни слова, Самурай ломал сложенные возле очага сухие ветки. Их треск помогал ему сносить нытье дяди. Самурай молчал не потому, что ничего не чувствовал и ни о чем не думал. Просто этот
Крупнейшие военные феодалы средневековой Японии, элита самурайского сословия. В начале ХVII века в стране насчитывалось около двухсот даймё. –
Историко-географическое понятие, буквально означающее «внутренние территории». В Средние века район Митиноку включал в себя несколько провинций, территориально совпадающих с современными префектурами Фукусима, Миядзаки, Иватэ и Аомори на северо-востоке острова Хонсю.
1 кан = 3,75 кг.
