личность человека, так сказать, вверх тормашками, и не только ребенка, но и взрослого тоже. Если я хотел уберечь свою личность, мне надлежало признать этот потенциал среды, решить, в каких аспектах и в какой степени я могу приспосабливаться, а в каких ни в коем случае. Но психоанализ, как я его тогда понимал, здесь ничем не мог помочь мне.
Психоанализ, в котором я видел золотой ключик к решению всех проблем человека, не мог подсказать, как выживать в концлагере, и хотя бы отчасти достойно. Мне пришлось опираться на чуть ли не отрицательные с точки зрения психоанализа качества. А те качества, которым я привык придавать огромное значение, зачастую больше мешали, чем помогали.
Не спорю, психоанализ действительно был полезен мне, чтобы осмыслить проблемы, с которыми я столкнулся. В человеке всегда присутствуют неинтегрированные асоциальные наклонности. При определенных условиях контролирующие и сдерживающие барьеры рушатся и выпускают их на волю. Нахождение в концлагере ломает систему торможения асоциальных проявлений. Если разные индивиды по-разному реагируют на это, если у одних сдерживающие механизмы срабатывают, а у других отказывают, если у кого-то защита от асоциального поведения только усиливается, значит, все эти проявления можно отнести на счет индивидуальных различий, разницы характеров и жизненного опыта.
Подобные объяснения могли пролить свет на происходившее с некоторыми людьми. Но меня не столько интересовали способности психоанализа разъяснять те или иные вещи, сколько вопрос, способны ли эти объяснения, и если да, то насколько, помочь мне и моим товарищам выживать, сохраняя свою человеческую личность в нечеловеческих условиях. Общение с узниками, независимо от того, проходили они психоанализ или нет, убедительно свидетельствовало, что в решающие моменты побудительные мотивы поступков абсолютно неважны, важны лишь сами поступки. Пускай психоанализ мог объяснить их причины, зато среда напрямую влияла на поступки людей – правда не всех.
Поначалу смутно, а затем все более отчетливо я видел, что поступки человека вскоре меняли его личность. Стойко переносившие заключение становились лучше, те же, кто поступал дурно, падали еще ниже. Причем эти перемены, во всяком случае так оно тогда казалось, происходили вне зависимости от прежней жизни и прежней личности человека, по крайней мере вне зависимости от тех аспектов личности, которым психоанализ придавал большое значение.
В условиях концлагеря просто не получалось рассматривать мужественные, связанные со смертельным риском поступки в категориях психоанализа, таких как проявление инстинкта смерти, обращенная внутрь агрессия, стремление проверять на прочность свое тело, маниакальное отрицание опасности, желание демонстративно насытить собственный нарциссизм и проч. Эти и многие другие интерпретации были бы правомерны в рамках глубинной
